Материнство — одно из важнейших явлений, сопровождающих человека и человечество от начала времён. И даже в наш век расширения репродуктивных технологий, материнство неразрывно связано с появлением, развитием и становлением Человека. Сегодня материнство становится все более привлекательным для научного исследования, что подтверждается тем, что «в западной науке появилось целое направление — «motherhood studies», объединившее философов, культурологов, социологов, психологов, психиатров, антропологов, филологов» [9, с.124]. Вместе с тем, в российском научном пространстве исследование материнства и материнской сферы по-прежнему преимущественно представлено более ограниченно, в первую очередь — исследованиями специалистов в области перинатальный психологии, поведенческой психологии, социальных ролей, феминистических направлений, трансгенерационных семейных исследований.

Вместе с тем, социальная действительность на примере активного развития женских материнских сообществ в медиа-пространстве, обсуждающих все более открыто табуированные ранее к обсуждению темы материнства как феномена, наполненного сложными, противоречивыми чувствами, социальными и личностными смыслами, внутри- и межличностными конфликтами, показывает, что тема осмысления материнства в обществе крайне актуальна. Женщины сегодня не просто выполняют традиционные материнские функции, они все более осмысливают, рефлексируют, обсуждают, ищут ответы на вопрос: что такое материнство лично для меня? Какое место в моей жизни, системе моих социальных и психологических ролей оно занимает? В каком формате (соло-материнство, материнство в нуклеарной, расширенной семье) и качестве (интенсивное, естественное, осознанное, эмоционально включенное, альфа) я хочу проживать свое материнство? Как материнство отражается на моем теле, моем характере, моей социальной позиции, моей удовлетворенности жизнью и ощущении счастья? Чем мое материнство будет отличаться от материнства моих прародительниц? Каковы смыслы и ценностные ориентиры моего материнства? Что я хочу передать следующему поколению и как это сделать? К какому миру я готовлю своих детей?

Это приводит нас к осознанию того, что мы находимся в особом историческом периоде, который  мы называем «актуальным временем», и в рамках которого происходит некоторое активное изменение парадигмы отношения к материнству — в частности, к социально-психологическому институту взращивания человека грядущей исторической эпохи, которую ряд современных исследователей   А.А. Гребенюк [3],  П.М. Пискарёв [12], В.К. Пичугина [14], Н.И. Лифинцева [6], А.В. Скляр [17] определяют как эпоху метамодерна, приходящую на смену эпохе постмодерна. Но также мы, вслед за современными исследователями материнства (Г.Г. Филиппова [18], Е.В. Сильва [24], О.Б. Подольская, М.Н. Ремизова [15], Ф. Хорват [19]), рассматриваем материнство как феномен, в котором мать видится не только в контексте нужд и потребностей ребенка, но как субъект материнства.

Интересен тот факт, что актуальное время требует от нас новых смыслов и их определений, что привело к появлению нового термина «материнствование» (mothering) в противовес привычному столетиями термину «материнство» (motherhood) [26]. Как указывает Н.А. Мицюк: «Двойственность терминологии отражает специфику предмета исследования. «Motherhood» предполагает изучение внешних характеристик материнства: официальный статус матерей в ту или иную эпоху, их права и обязанности, отношение государства и общества к материнским ролям, система социальной защиты матерей и пр. Под «mothering» подразумеваются повседневные материнские практики, а также область внутреннего проявления материнства: эмоциональные переживания матерей, отношение к материнским ролям, степень реализации гендерной идентичности посредством деторождения» [9, с.127].

Рассмотрение вопросов материнства актуального времени как социально-психологического явления привело нас к пониманию потребности анализа материнства актуального времени в контексте смены исторических эпох, в рамках которых, как показывают исследователи материнства и родительства как социокультурного феномена — М. Мид [8], Х. Дойч [25], К. Хорни[20] — происходит смена отношения как к детству, так и к материнскому отношению. Для переосмысления содержания материнства и детства сегодня, а также для понимания специфики современного культурно-исторического периода, мы используем метод пардигмального анализа с позиции доктрины метамодерна, раскрытой в диссертационной работе П.М. Пискарёва [11].

Рассматривая развитие материнства с целью понимания изменений, происходящих в актуальное время, мы используем «рамку смены эпох» [13, с. 232], которая предполагает движение от эпохи премодерна, сменившейся эпохой модерна (традиционно связываемой с эпохой Просвещения); за которой следует эпоха постмодерна (индустриального общества) и переход к эпохе метамодерна, который мы переживаем в актуальное время. Объективности ради мы должны отметить, что дискуссия о периодизации и смене эпох продолжается и по сей день [12, с.5]. Более того, как показывает в своем исследовании П.М. Пискарёв, периодизация каждой из эпох определяется некоторой совокупностью амплифицирующих друг друга факторов, создающих смысловой каркас эпохи, которую мы можем описывать как премодерн, модерн, постмодерн или метамодерн [11].

Рассматривая феномен материнства через призму данного подхода, необходимо отметить, что мы опираемся в нашем исследовании, в первую очередь, на смысловой, а не временной аспект данной парадигмы. Ведь материнство, представленное в племенных народах, будет значительно отличаться от западно-европейской и американской модели (как и последняя имеет свои отличия от социально-культурных условий территорий постсоветского пространства). 

Материнство сопровождало человечество во все периоды и эпохи его развития. Изучение материнства в психологии — достаточно новая область в науке и остается по-прежнему еще мало исследованной. Актуальность ее изучения определяется, в частности, демографическим переходом, снижением рождаемости, ростом продолжительности жизни и фертильного возраста и т.д. Все это разворачивается на фоне ситуации, когда привычная форма семьи претерпевает изменения (гостевой брак, нерегистрируемые отношения, семья “чайлдфри”). Кроме того, традиционные многопоколенные семьи в современном обществе сосуществуют с нуклеарными семьями, бездетные — с однодетными и многодетными. Размываются границы времени рождения первого ребенка, сущность понятия “молодая мать”. Материнство становится не столько биологическим, сколько социальным феноменом, связанным не столько с естественными процессами, сколько с принятием решения — репродуктивного выбора. Для многих женщин современности принятие решения о рождении ребенка оказывается серьезным личностным кризисом, кризисом самоидентификации и смысла жизни [1, с.38].

Достаточно часто материнство рассматривается как обеспечение условий для развития ребенка в контексте тех или иных возрастных этапов его развития [З. Фрейд, К. Хорни, Д. Винникот, Дж. Боулби, М. Малер и другие]. Однако мы считаем важным рассмотреть материнство с позиции, учитывающей тот факт, что мать внутри системы отношений с ребенком остается самостоятельным субъектом. Как указывает Г.Г. Филиппова: “Общее мнение всех психологов, имеющих отношение к изучению материнства, заключается в том, что, несмотря на исключительную важность его исследования для разработки проблем психологии личности, социальной психологии, культурологии, оно не обеспечено адекватным теоретическим подходом и методом исследования” [10. с.30].

И хотя сегодня нам кажется, что материнство было всегда (традиционно) ориентировано на ребенка, на его нужды, эмоции, психологические потребности — это не так. Это некоторый перенос, который мы делаем через призму современных представлений о материнстве и детстве, забывая, что само понятие о человеческой психологии существовало не всегда и является довольно поздним образованием. Отношение к детству также претерпело большой эволюционный путь: так, представление о самоценности детства как особого периода в жизни человека — сравнительно поздний, по меркам истории, социальный конструкт. В современных исследованиях институт материнства рассматривается как исторически обусловленный, изменяющий свое содержание от эпохи к эпохе [И. Кон, М. Мид, E. Badinter, R. Gelles, B. Kornel и другие].

Рассматривая развитие материнства с целью понимания изменений, происходящих в актуальное время, мы используем метод парадигмального анализа и конкретно «рамку смены эпох» [6, с. 232], которая предполагает движение от эпохи премодерна, сменившейся эпохой модерна (традиционно связываемой с эпохой Просвещения); за которой следует эпоха постмодерна (индустриального общества, период переоценки ценностей Просвещения) и переход к эпохе метамодерна, который мы переживаем в актуальное время. Объективности ради мы должны отметить, что дискуссия о периодизации и смене эпох продолжается и по сей день [2, с. 5]. Более того, как показывает в своем исследовании П.М. Пискарёв, периодизация каждой из эпох определяется некоторой совокупностью амплифицирующих друг друга факторов, создающих смысловой каркас эпохи, которую мы можем описывать как премодерн, модерн, постмодерн или метамодерн [5].

Взгляд на материнство через призму парадигмального анализа теории метамодерна дает нам широкую возможность осмысления различных аспектов материнства — как в контексте исторического развития этого феномена, так и в контексте онтогенеза материнской сферы конкретной женщины. Актуальное время (время перехода от эпохи постмодерна к эпохе метамодерна, становления метамодерна) поднимает перед женщиной-матерью новые вопросы относительно как воспитания ребенка, собственных подходов к материнствованию, так и пересмотра, трансформации и расширения своей аксиосферы, поиска места своей материнской роли в общем контексте мультиролевой самоидентификации и осознаванию задач своей материнской роли в быстро изменяющихся условиях внешнего мира в актуальное время.

Это оказывается особенно актуально в связи с тем, что все чаще женщины отказываются от материнства, боясь не соответствовать завышенному стандарту “хорошей” матери [11, с.30]. Для других сложности, связанные с взращиванием ребёнка, оказываются неожиданностью, поскольку материнство в обществе традиционно воспринимается как аспект жизни женщины, который предполагает, что женщина должна переживать счастье “просто по факту становления матерью” [7], игнорируя тот факт, что материнские будни неизбежно наполнены амбивалентными чувствами.

Каждая из эпох ставит перед матерью специфические задачи. И если в эпоху премодерна мать должна была главным образом зачать, выносить, родить и выкормить ребенка — то есть обеспечить его физическое выживание, — то уже в эпоху модерна появляются представления о воспитании, о том какой должна быть хорошая мать.

Представления о “хорошей” матери в эпоху модерна также разнятся от сословия к сословию и от культуры к культуре. Но, в целом, христианство задает вектор некоторого образа идеальной матери — Девы Марии. Соответственно, и образ матери, и образ ребенка в значительной мере идеализируются. А в реальной жизни начинается борьба за искоренение “греховной природы” ребенка и требования к матери исправлять эту изначальную греховность, не забывая и об изначальном грехопадении, к которому привела женщина — Ева. Так материнство входит в фазу постоянного чувства вины и поиска путей того, как улучшить ребенка, чтобы оправдать себя.

Мать — один из ведущих архетипических образов, глубоко интегрированных как в представления каждого отдельного человека, так и в социальные представления (“коллективное бессознательное” общества) в целом. Так или иначе, он представлен в культуре практически любого народа: мать-сыра земля, Великая богиня, Богородица, наконец, Родина-мать — архетипический материнский образ, который можно считать одним из самых молодых (ХХ век). 

Мать является тем социально-психологическим фундаментом, при опоре на который и при взаимодействии с которым происходит становление личности человека. “Обязательный образ, на котором держится любая культура, — это положительная женщина-мать” [2].

Формирование внутреннего образа желаемого материнства происходит у каждой женщины (под влиянием большого количества разнообразных факторов, которые будут подробно рассмотрены ниже) с самого детства. Это процесс, в котором складывается внутренняя система представлений о том, что есть мать — как воспитатель, как женщина, как часть семьи и т.д.; что есть “прекрасная” и “ужасная” мать и как женщина-мать воспринимает себя саму в роли матери. Данную структуру мы назвали “материнским мифом”.

Актуальное обсуждение по проблеме внутреннего представления женщины о своем материнстве и о внешних социальных факторах, которые влияют на этот процесс, сегодня активно представлены в работах — как посвященных психологии материнства (Г. Филиппова [18], И. Малькова [14], Л. Жедунова [9], Н. Мицюк [15] и др.), так и в работах, отражающих историческую динамику представлений о материнстве в обществе (Ф. Арес [1], О. Подольская, М. Ремизова [16], Н. Пушкарёва [17], А. Шадрина [20], Ю. Градскова [23], Н. Черняева [19], Е. Жидкова [25], Т. Гурко [7]).

Говоря о материнском мифе, мы обращаемся, прежде всего, к теории архетипа. Понятие Архетипа или “первоначального образа” встречалось в древности у Филона Иудея по отношению к образу Бога в человеке. Это, однако, не изначальное понимание архетипа, который встречается уже у Платона (фактически, “мир идей”, эйдосов Платона можно трактовать и как своеобразный “мир архетипов”). В философии Платона под архетипом понимался умопостигаемый образец, беспредпосылочное начало (эйдос). В средневековой религиозной схоластике архетип — природный образ, запечатленный в уме. У Августина Блаженного архетип — исконный образ, лежащий в основе человеческого познания [12, с. 51]. Спор об универсалиях также можно рассматривать как “спор об архетипах”: так, под универсалией понимается некоторое явление, не имеющее конкретного предметного воплощения (например, “божья милость”, “благодать”, “доброта” и т.д.). Основным предметом спора об универсалиях является то, существуют ли архетипы на самом деле; решения этого спора предложены номиналистами (нет, универсалии — это всего лишь слова), реалистами (да, универсалии существуют в предметном воплощении, например, “идеальная доброта”), концептуалистами (да, универсалии существуют во множестве разных воплощений, и носителями доброты, например, являются конкретные люди).

В аналитической психологии Юнга архетипы — это система установок, которые являются одновременно и образами, и эмоциями, врожденными психическими структурами, находящимися в глубинах коллективного бессознательного и составляющими основу общечеловеческой символики [13, с. 21]. На положительном полюсе этого архетипа Матери находятся магический авторитет феминности, мудрость и душевный подъем, любой полезный инстинкт или импульс, доброта, эмпатия и поддержка. На негативном полюсе — “все тайное, скрытое, темное; пропасть; мир мертвых; все, что пожирает, соблазняет и отравляет; все, что вызывает ужас и является неизбежным, как сама судьба” [21].

Эта двойственность архетипа Матери неизбежно выражается в противоречивых чувствах, проживаемых каждой женщиной-матерью и в актуальное время, вызывая порой глубокий внутренний конфликт, стремление женщины к идеализации и попытке вытеснить негативные переживания, связанные с материнством. Мы хотим подчеркнуть амбивалентность материнства, актуальную и в настоящем времени: так, и современная мать, подобно ее древней прародительнице, давая ребенку жизнь, дает ему одновременно и смерть как неизбежную часть жизни и итог жизненного пути. Кроме того, принятие женщиной-матерью решения о сохранении или прерывании беременности — еще одно воплощение амбивалентности материнства.

Кроме глубинного архетипического образа матери и материнства, в каждом обществе также существует некоторый социальный миф, накладывающий на образ матери определенную совокупность характеристик, ожидаемых от женщины-матери, функций, которые она будет выполнять, качеств, которыми она должна обладать, эмоций, которые она должна переживать, действий, которые она должна совершать. В этом также проявляется двойственность материнского мифа, содержащего одновременно архетипический элемент и социальный элемент (“элемент социальных ожиданий”), одновременно архетипический и социальный образы.

Библиографическая ссылка: Сорокина Е. Н. — Амбивалентность материнства и представления о любви как осевая доминанта субъективного материнского мифа// Современная наука — актуальные проблемы теории и практики №3 — 2021 — с. 118-126

Мы полагаем, что образ матери, представленный в культуре различных народов несет как общие архетипические черты, так и отпечаток культурных различий, связанных с той или иной культурой. Образ матери является, следовательно, архетипическим элементом и, одновременно, — социально-психологическим фундаментом становления личности.  Иными словами, на положительном образе матери держится и культура в целом (как на общемировом ее уровне, так и на уровне культуры отдельных народов), и внутренняя система представлений о себе и мире, свойственная каждому отдельному человеку. 

Особое значение образ матери (женщины-матери) имеет для самих женщин. Формирование внутреннего образа желаемого материнства начинается в детстве и продолжается всю жизнь, проходя определенные этапы онтогенеза материнской сферы (Г.Г. Филиппова [14]) — от собственного раннего телесного опыта взаимодействия с матерью — до позднего “постматеринского” опыта наблюдения за материнством других женщин (собственной дочери, невестки, других родственниц и т.д.). Генезис внутреннего образа желаемого материнства — процесс, в котором складывается собственная система представлений о том, что есть мать — как воспитатель, как женщина, как часть семьи и т.д.; что есть “достаточно хорошая мать”, “прекрасная” и “ужасная” мать, и как женщина-мать воспринимает себя саму в материнской роли. Данную структуру мы назвали “материнским мифом”. 

В аналитической психологии Юнга на положительном полюсе архетипа Матери (“прекрасная мать”) находятся магический авторитет феминности, мудрость и душевный подъем, любой полезный инстинкт или импульс, доброта, эмпатия и поддержка. На негативном полюсе (“ужасная мать”) — “все тайное, скрытое, темное; пропасть; мир мертвых; все, что пожирает, соблазняет и отравляет; все, что вызывает ужас и является неизбежным, как сама судьба” [18]. Термины “прекрасная” и “ужасная” мать, используемые в психологической работе с женщинами-матерями, несмотря на экспрессивность формулировок, видятся нам емкими, отражающими архетипический элемент материнского образа, а именно — его полюсов (крайне отрицательного и крайне положительного).

Отметим, что такая двойственность архетипа Матери неизбежно выражается как в социальных установках и представлениях о материнстве, так и в противоречивых чувствах, проживаемых каждой женщиной-матерью сегодня. Амбивалентность материнского образа вызывает порой глубокий внутренний конфликт женщины-матери, ее стремление к идеализации и попытке вытеснить негативные переживания, связанные с материнством. Амбивалентность материнства выражается и в том, что каждая мать — одновременно “прекрасная” и “ужасная”: так, давая ребенку жизнь, она дает ему одновременно и смерть как неизбежную часть жизни и итог жизненного пути. Кроме того, принятие женщиной-матерью решения о сохранении или прерывании беременности — еще одно воплощение амбивалентности материнства.

Амбивалентность материнства, вместе с другими элементами представления о матери, существующими в обществе (от древности до современности), формируют нарративную структуру, которую мы назвали “материнским мифом”. В нём мы выделяем “объективную” и “субъективную части”, где первая — “социальный элемент”: социально обусловленное представление о материнстве и материнствовании, существующее в обществе в тот или иной культурно-исторический период; а вторая — “индивидуальный элемент”: субъективное представление женщины-матери о материнстве и материнствовании, сформированное под влиянием “объективного мифа”,  архетипического образа матери, семейного материнского мифа и онтогенеза материнской сферы самой женщины. 

Сейчас пространство объективного материнского мифа в “нашей части света” (термин А. Шадриной [16]) характеризуется следующими чертами: 

миф о жертвенном материнстве (сохраненный с советских времён) в сочетании с современным прозападным мифом о “хорошем старте” ребёнка, ответственность за который также несёт мать; 

миф о безусловной ценности ребёнка в сравнении с ценностью мужчины (что выливается в конкурентность ребёнка с мужчиной и вытеснение мужчины из поля семейных отношений, а также в нарушение сепарационного процесса с ребёнком);

миф о материнской вине как один из наиболее значительных материнских мифов современности;

другие мифы.

Субъективный материнский миф каждой конкретной женщины складывается под влиянием как социальных факторов и ожиданий (филогенетический аспект), так и под влиянием онтогенеза материнской сферы, интернализации образа собственной матери и качества прохождения сепарационного процесса с ней, семейного (и родового) мифа о  материнстве,  личного опыта женщины-матери, пройденного в игровой деятельности, нянчаньи, становлении материнского отношения в период беременности и взаимодействии со своими детьми. 

Библиографическая ссылка: 

Многие черты, свойственные отношениям эмоциональной зависимости, проявляются в отношениях эмоционально зависимой матери и ребенка, где мать фактически использует ребенка как объект эмоциональной зависимости. Это нарушает здоровые диадические отношения и воспроизводит травму раннего возраста либо на созависимом, либо на противозависимом этапах, что одинаково негативно сказывается на сепарационном процессе. 

Диада мать и ребенок выступает в качестве психофизического единства, внутри которого происходит важнейший процесс формирования личности ребенка и психологическое рождение его Я.  Психологическое рождение происходит тогда, когда ребенок научается быть психологически независимым от своей матери и отца [5, 41-47].

Диада должна пройти созависимую стадию, продолжительность которой длится до 6 месяцев ребенка. Главными задачами данной стадии является установление связи, отражение ребенка матерью. После этого должен произойти переход на стадию противозависимости, которая в норме длится до 3 лет. Задачи противозависимого периода заключаются в проявлении своей автономной активности, исследовании границ возможного и дозволенного для дифференциации границ собственного Я; практика в новообращенных достижениях физической и психической автономии; способность выдерживать разлуку с объектом привязанности, создание его внутренней репрезентации и придание этой репрезентации целостности, которая преодолевает его расщепление на «хороший» и «плохой» объект, что так же приводит к формированию целостного представления о своем Я. 

После этого этапа диада распадается, происходит создание триады, в которой появляется отец, а ребенок обретает способность выдерживать метаотношения. 

Важно отметить, что процесс сепарации происходит параллельно с процессом индивидуации и приводит к психологическому Я ребенка.

Важным навыком, который приобретает ребенок при успешном завершении данной стадии развития, является его умение полагаться на свою внутреннюю силу, то есть, заявляя о себе, а не ожидая, что кто-то другой будет управлять его жизнью [7, 8-9].

Говоря о зависимости внутри диады, подразумевается ребенок, ведь мать предполагается как взрослый, уже сформировавший свою автономную личность и дающий опору ребенку при прохождении каждого из этапов, обеспечивая их успешность.  Однако, как показывает опыт, далеко не всегда сепарационный процесс протекает благополучно и ребенок формирует в результате тревожный или симбиотический тип привязанности.

Дети с симбиотический типом привязанности с трудом устанавливают контакт, сильно зависимы от родителей, личностные границы у половины обследованных детей размытые, испытывают страх и тревогу при исследовании мира. При этом половина детей обладает низкой самооценкой, и лишь четверть – высокой [3, 24-25]. 

С чем оказывается связано то, что мать попадает в созависимые отношения с ребенком и тормозит его процесс сепарации и рождения собственного Я? 

По исследованиям, предложенным Дженей и Барри Уайнхолд, в основе любых зависимостей, включая эмоциональную зависимость и созависимые отношения лежат травмы раннего развития. 

Первые 6 месяцев жизни ребенка рассматриваются большинством авторов, изучающих диадические отношения матери и ребенка как этап естественного симбиоза, где мать и ребёнок должны установить глубокую связь, сонастроиться и потребности ребенка определяют большое эмоциональное вложение в него со стороны матери. Вместе с тем, далее отношения матери и ребенка должны претерпеть значительные изменения и перейти в фазу противозависимости или в терминологии Малер сепарации-индивидуации. Этот важнейший период в жизни человека, на котором он с поддержкой матери проживает свое психологическое рождение, формирует сознание своего Я и который заканчивается в норме кризисом 3 лет и распадом дриады мать-ребенок. Отношения между матерью и ребенком переходят в фазу, где мать становится из объекта, субъектом отношений. Этот важнейший процесс формирования психики человека сказывается ключевым образом на формировании его личности и на способности строить далее отношения с другими людьми из позиции независимости, а не в парадигме созависимости [7, 85-86]. 

Зависимые матери часто жалуются, что они ощущают себя бессильными повлиять на поведение ребенка. Такие матери плохо распознают свои потребности, плохо о них заботятся и плохо умеют просить поддержки у других взрослых, заявлять о них.

У ребенка развивается ощущение своего «Я», которое дает ему возможность научиться брать на себя ответственность за свои действия, учит делиться, взаимодействовать и сдерживать агрессию, адекватно относиться к авторитету других, выражать свои чувства словами и эффективно справляться со страхом и тревогой. Зависимая мать не способна взять на себя ответственность, она часто обвиняет ребенка, супруга, мать в том, что не может справиться с эмоциями или поведением ребенка. Часто зависимая мать срывается на ребенка. Авторитет других для зависимой матери зачастую становится выше собственной интуиции и понимания своего ребенка. Зависимые матери имеют повышенный уровень тревоги, склонны считать, что ребенок не справится с жизнью без их вмешательства.

Библиографическая ссылка: 

Девиантное материнство — активно исследуемый в современных условиях феномен. Наиболее широко эта тема представлена в работах В.И. Бутмана, М.С. Радионовой, А.Я. Вари и других.  Пристальное внимание к нему ученых в области психологии обусловлен новым уровнем осмысления значимости роли матери в формировании личности ребенка. Однако при этом актуальный этап развития общества с его расширенными представлениями о семье, быстрым изменением условий, высоким уровнем нестабильности всех сфер жизни и повышением социального внимания к матери и качеству выполнения ею материнского труда, ставит многих женщин в ситуацию повышенного стресса и заставляет искать новые смыслы как своего материнства, так и отношения к ребенку. Вместе с тем, современная мать  существует не сама по себе, а в контексте семейной системы.  Эта точка зрения представлена наиболее широко в парадигме трансгенерационного подхода представленного в работах  М. Боуэна, А.А. Шутценберга, В. Де Гольджака, Б. Хеллингера. Исследования, представленные в работах И.Н Мальковой, Л.Г. Жедуновой показывают, что «семейный опыт оказывает влияние на формирование эмоционально-оценочной и когнитивной составляющих материнского отношения» [3,с. 223].

При этом, как показывают исследования Г.Г. Филипповой, В.И. Варга, Г.В. Скобля, личность многих «женщин не готовых к эффективному материнству формировалась в своеобразной субкультуре агрессии , часть из них в детстве страдали от унижающего достоинство угнетения и холодного отношения со стороны своих родителей» [2, c.91]. Вместе с тем, как отмечают в своих исследованиях Дженей и Барри  Уайнхолд, незавершенные стадии развития будут стремиться к завершению, как только возникнет такая возможность. Любая ситуация, напоминающая ситуацию, имевшую место в жизни человека раньше и обслуженная незавершенной стадией развития, выдвинет этот незавершенный процесс на первый план [5, c.83]. Именно это, по нашему мнению [4]. Большое количество матерей проявляют черты эмоциональной зависимости в отношениях с ребенком, что мы рассматриваем как фактор нарушения материнского отношения и, что фактически нарушает их возможность строить с ребенком надежную и здоровую привязанность, нарушает процесс сепарации ребенка, вовлекая его в симбиотическую привязанность с матерью.

Вслед за Г.Г. Филипповой, нам представляется важным рассматривать проблему девиантного материнства  как комплекс проблем, связанных не только с матерями, отказывающимися от своих детей и проявляющими по отношению к ним открытое пренебрежение и насилие, но и с нарушениями материнское-детских отношений, которые служат причиной снижения эмоционального благополучия ребенка и отклонений в его оптимальном психическом развитии [6, c.25].

Мы рассматриваем материнское отношение как комплекс поведенческих, когнитивных и эмоционально-оценочных компонентов, которые в совокупности проявляются как отношение женщины к ребенку. Материнское отношение является определяющим фактором в становлении и реализации материнское-детского взаимодействия и лежит в основе всего поведения матери, тем самым, создавая уникальную для ребенка ситуацию развития, в которой формируются его индивидуально-типологические и личностные особенности [1].

В данной работе нас интересуют нарушения материнского отношения, складывающиеся в процессе сепарационного процесса женщины со своей матерью и возможного переноса этого неблагоприятного опыта на сепарационный процесс со своим ребенком. 

С целью подтверждения или опровержения данной гипотезы нами было проведено исследование в группе из 38 женщин-матерей. Все женщины состоят в браке, имеют детей в возрасте от 6 месяцев до 16 лет. Группу составили матери, активно интересующиеся воспитанием, занимающиеся саморазвитием, участвующие в международном проекте для русскоговорящих женщин «Интуитивное Материнство».

В качестве методов исследования нами были использованы метод свободного интервью, в ходе которого женщины рассказывали об основных трудностях своего материнства в данный момент и о своем отношении к собственному детству, давали субъективную оценку отношений со своей матерью.

Так же нами был предложен  авторский опросник, где нами было предложено закончить предложения, цель которых была выявить отношение женщины к сепарационному процессу с ребенком.   Так же нами была использован авторский  опросник «Отношения к конфликту».

Библиографическая ссылка: 

Мы рассматриваем сепарацию как процесс, происходящий в течение всей жизни — как форму личностного развития и обретения большей самоактуализации. Традиционно понятие сепарации рассматривается в контексте процесса становления личности ребенка в обретении автономии от матери (М. Малер, Ф. Пайн [15], Дж. Мак-Девитт [14], супруги Уайнхолд [25]). Мы утверждаем, что феномен сепарации не ограничивается детско-родительским контекстом: исследователи говорят о психологической сепарации как феномене межличностных отношений (A. A. Дитюк) [7]; изучают механизмы психологической сепарации (Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко) [27], определяют проблемное поле исследования феномена сепарации (А. Ю. Маленова) [13] и т.д.

В зарубежной психологии этапы прохождения сепарации представлены в психоаналитическом направлении через периодизацию развития личности (М. Малер [15], Дж. Мак-Девитт [14], З. Фрейд [26], М. Кляйн [10], Д. Винникот [2], Дж. Боулби [4], X. Кохут [11], П. Блос [2], О. Кернберг [9], R. Josselsson [29] и др.).

Этапы прохождения ребенком процессов сепарации в отечественной психологии описываются в рамках концепций периодизации развития и возрастных кризисов (Л. С. Выготский [6], Д. Б. Эльконин [28], А. Н. Леонтьев [11], Л. И. Божович [3], Л. Ф. Обухова [16], В. И. Слободчиков [21], К. Н. Поливанова [19], Т. В. Драгунова [8]).

В данной статье мы сосредоточимся на понятиях функциональной и дисфункциональной сепарации, а также выделим критерии (показатели) материнской сепарации в отношениях с ребенком.

Мы предлагаем термин “дисфункциональная сепарация” для характеристики материнской сепарации, отталкиваясь от понимания того, что мать, в первую очередь (на начальном этапе взаимоотношений с ребенком) — это совокупность функций, причем не только физических (кормление, уход и т.д.), но и психических, психоэмоциональных (чувствование потребностей ребенка и своевременная реакция на них, эмоциональная доступность и отзывчивость матери). При дисфункциональной сепарации некоторые из этих аспектов имеют отклонения, нарушающие естественное и гармоничное развитие отношений матери и ребёнка.

В свою очередь, функциональная материнская сепарация, представленная в единстве двух векторов — собственной детской сепарации матери и сепарации матери от собственного ребенка, — позволяет женщине-матери не сливаться с ребенком, но и не расщепляться от него, выдерживать неизбежное напряжение в их отношениях, когда ребенок должен противопоставить себя матери, чтобы дифференцировать себя от нее. Это создает устойчивую безопасную среду для сепарационного процесса ребенка и закладывает основы для надежной модели привязанности.

Исследователи психологической сепарации личности рассматривают ее в дихотомии “гармоничный-дисгармоничный” (Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко [27]). “При проявлении дисгармоничной сепарации доминируют механизмы, способствующие разъединению, либо наоборот, слиянию ролей, паттернов поведения и др.” [27, с. 86]. Мы, в свою очередь, объясняя природу материнской сепарации, уточняем эту дихотомию, отталкиваясь от функционального аспекта материнско-детского взаимодействия. Фактически, суть нарушений процесса сепарации остается в рамках фиксации на слиянии или на противопоставлении (разъединении), в терминологии Н. Е. Харламенковой и других.

Стоит отметить также, что мы понимаем процесс сепарации женщины-матери в контексте двойной симбиотической поляризации, где первой полярностью является собственная мать женщины-матери, а второй — ее ребенок (подробнее мы рассматриваем эту тему в других статьях).

С целью более глубокого понимания аспекта сепарации матери от ребенка, можем выделить следующие критерии (показатели) материнской сепарации.

1. Эмоциональная независимость

Эмоциональность женщины-матери помогает ей выполнять свою материнскую функцию — быть чуткой, своевременно откликаться на потребности ребенка (в том числе эмоциональные), помогать его регуляции возбуждения, что особенно важно в младенческом и раннем возрасте, когда нервная система ребенка еще незрелая. Эмоциональная доступность матери, ее способность контейнировать чувства ребенка помогает ему начать осознавать себя и ложится в основу формирования надежной привязанности, становится условием функционального прохождения процесса сепарации-индивидуации ребёнка.

Эмоциональная жизнь матери — безусловно, один из важнейших аспектов материнства и материнствования. Вместе с тем, как показывает опыт, достаточно часто женщина-мать оказывается подвержена эмоциональному заражению от ребенка, перенимает его состояние, а не контейнирует его, сливается с ним в его переживании, оказывается уязвима и высокочувствительна к его эмоциональным состояниям. Такая эмоциональная зависимость от ребенка мешает матери выставлять ему здоровые границы, порой мать готова на все, чтобы ребенок не расстроился, не обиделся, не разозлился. В результате этого мать идет на постоянные уступки ребёнку, пытается удовлетворить любое его желание, каприз, истощается в этом процессе, а когда силы заканчиваются, — срывается на него, далее поглощается чувством вины, и старается (еще больше) избежать трудных чувств ребенка, которые переживает очень тяжело. Неизбежная в воспитании доля конфликтности, возникающая на стыке интересов матери, других членов семьи, общества, и желаний ребёнка, воспринимается эмоционально зависимой от ребенка матерью как поражение, фиаско её материнской роли, которую она достаточно часто воспринимает идеализированно, как необходимость всегда удерживать ребенка и удерживаться самой в позитивном эмоциональном спектре.

Библиографическая ссылка: Сорокина Е. Н. Переход от диадической к триадической модели как условие функциональной сепарации. с388-391 Проблемы современного педагогического образования. — Сборник научных трудов. : — Ялта: РИО ГПА, 2021 . — Вып. 70. — Ч.2. — 412с.

В статьях, посвященных различным аспектам сепарационного процесса, мы писали о значимости материнской сепарации и ее взаимосвязанности с сепарацией ребенка от матери [2, 3, 4, 5]. Мы определяли сепарацию как процесс, длящийся в течение всей жизни (как для матери, так и для ребенка). Также мы писали о несводимости сепарации к отчуждению: по нашему мнению, сепарация — это пульсирующий процесс отдаления и сближения (связанный с авторским понятием сепарационного витка). Отдаление и сближение как полюса сепарационного процесса можно сопоставить с другими полюсами — отчуждение от другого и выстраивание системы отношений с другим. По нашему мнению, сепарация — это интегративный процесс индивидуации (обретения собственного “Я”) и выстраивания актуальных отношений со значимым другим.

Двойную симбиотическую поляризацию в материнской сепарации мы определяем как двуполярно направленный процесс вовлеченности женщины-матери в новый виток эмоционально-психической зависимости — с собственной матерью (с одной стороны), и с собственным ребенком — с другой, — где ей предстоит обрести новый уровень самоидентификации и интегративной целостности своей личности.

Полюса двойной симбиотической поляризации, в случае материнской сепарации, — это собственная мать женщины-матери, а также — ее ребенок.

В процессе двойной симбиотической поляризации женщина создает собственный образ себя как матери (независимый от идентификации с образом собственной матери), а также собственную внутреннюю репрезентацию себя как матери конкретного этого ребенка, отделяя себя от него. Исходным этапом сепарации от ребенка, как и от собственной матери, является неизбежный процесс отождествления и слияния — диада.

В данной статье мы рассмотрим идею триады как необходимого условия сепарации и выхода из диадических отношений, где третий разрушает симбиотическую целостность. При этом, мы говорим не только и не столько о материнской сепарации, сколько о сепарации-индивидуации (фигура третьего, разрушающего диаду “мать-дитя”, необходима для индивидуации ребенка) и сепарации как процессе, длящемся всю жизнь. Тем не менее, тема сепарации-индивидуации, как и тема диадических и триадических отношений, неразрывно связана с темой материнской сепарации, поэтому мы уделяем ей внимание в статье.

Актуальность темы триады для матерей “нашей части света” (термин А. Шадриной [8]) объясняется тем, что в опыте современных женщин-матерей (преимущественно выросших в девяностые) фигура отца (традиционная фигура третьего, разрушающего диаду) часто была маргинализирована (алкогольная зависимость, социальная дезадаптация) либо отсутствовала (развод или “рождение ребенка для себя”). В результате этого современная женщина-мать легко строит диадические отношения, существующие в ее внутренней системе привязанностей как рабочая модель отношений (внутренняя рабочая модель репрезентации привязанностей по К. Бришу, связанная с репрезентацией привязанностей значимых лиц, ухаживающих за ребенком [1, c.38-41]).

Процесс перехода от диадических отношений к триадическим дает возможность для формирования различных сценариев вторичной социализации, с установлением устойчивого контакта не только в парных, но и в групповых взаимоотношениях. Триадические отношения как необходимое условие сепарации впервые должны проявиться в детском возрасте, когда диада “мать-дитя” разрушается внедрением отцовской фигуры, и формируются триадические отношения (триада).

Формирование триадических взаимоотношений в детском возрасте, как этап сепарационного процесса, оказывает влияние на сепарационные процессы взрослого человека. Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко так пишут о преемственности этапов сепарационного процесса [6, с. 22]: “Преемственность между этапами можно обнаружить в сохранении общего профиля и общей цели психологической сепарации, которые устойчиво наблюдаются во всех возрастах. Если трудности в переживании своей автономности возникают в одной системе отношений, то они будут повторяться и в других типах социальных контактов, распознаваемых и как непосредственно данные, и как проявившие себя компенсаторно”.

Итак, ключевой фигурой любого сепарационного процесса оказывается фигура «третьего», разрушающая диадическую общность, вовлечение человека в единую среду, общность себя и объекта отождествления, который воспринимается как продолжение некоего внутреннего «мы» (диада с матерью здесь оказывается некоторым прообразом отношений, как и процесс выхода из неё, который далее может переноситься как шаблон сепарационного процесса на другие типы отношений).

Библиографическая ссылка: 

Актуальность темы материнской сепарации обоснована нами в работах, посвященных важности темы сепарации матери от ребенка (материнской сепарации), которую мы рассматриваем в контекстах эмоциональной зависимости в детско-родительских отношениях [4], [6], субъективного переживания состояния счастья и внутренней удовлетворенности женщины [5], девиации материнского отношения и нарушений сепарационного процесса [3] и др.

Сепарацию женщины-матери мы рассматриваем через призму пяти контекстов сепарации, связанных с объектами, от которых женщина сепарируется. Так, мы выделяем сепарацию от собственной матери, сепарацию от ребенка, сепарацию от партнера (мужа), сепарацию от внешних авторитетов, сепарацию от объективного и субъективного материнского мифа.

Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко, на исследование которых мы опираемся, рассматривая процесс сепарации, определяют ее как “процесс установления паритетных и эмоционально открытых отношений между субъектами, ранее находящимися в положении соподчинения, с целью развития и упрочения автономной идентичности и суверенного психологического пространства каждого из них” [9, с. 217]. Также авторы полагают, что “именно поэтому сепарация как процесс должна обнаруживать себя в том 1. каким образом строятся отношения между двумя субъектами, какое влияние они оказывают друг на друга, 2. какие эмоции при этом испытывают оба партнера и 3. какова структура (тип отношений) между ними” [9, с. 217].

Мы полагаем, что, когда женщина впервые становится матерью, она часто снова оказывается в положении соподчинения с собственной матерью, уже имеющей материнский опыт. Иногда такая “сепарационная регрессия” происходит не на уровне реальных событий, а на уровне переживаний, образов (интернализированного образа матери). Система установок относительно материнства, исповедуемая собственной матерью молодой матери, актуализируется в сознании молодой матери и она, через идентификацию с материнской фигурой, может принять эти установки как собственные.

Мы полагаем, что, становясь матерью, женщина совершает так называемый “регрессивный сепарационный виток”, что означает, что она теряет (с рождением ребенка) уровень автономии, достигнутый ею в процессе собственного взросления. В свою очередь, успешный процесс достижения автономии видится нам результатом последовательного прохождения четырех этапов сепарации: созависимости, контрзависимости, независимости, взаимозависимости. В результате совершения  регрессивного сепарационного витка женщина-мать неизбежно оказывается вовлечена в прохождение тех же этапов, теперь еще и со своим собственным ребенком, что создает ситуацию двойной симбиотической поляризации (авторский термин).

Отметим, что двойная симбиотическая поляризация охватывает первые два этапа сепарационного процесса, приведенные нами выше: созависимость и контрзависимость.

Вхождение в материнство знаменует для женщины не только радости новой роли, но и серьезный личностный кризис, связанный с новой самоидентификацией, с перестройкой уже имеющейся системы социальных отношений: с собственными родителями (“я уже не просто ваш ребенок, но сама становлюсь матерью своего ребенка”), с партнером (мужем; “я уже не только твоя жена, но и мать ребенка”), с внешними социальными контактами (подруги, коллеги и т.д., в отношения с которыми неизбежно привносится детско-материнский контекст).

Мы хотели бы посмотреть на сепарацию женщины-матери как внутрипсихическую репрезентацию себя в контексте двойной симбиотической поляризации, где женщина должна создать собственный, независимый от идентификации с образом собственной матери, образ себя как матери, отделив его от идеализированного субъективного материнского мифа о том, какой она должна быть по совокупности впитанных ожиданий, установок и внешних ценностных ориентиров материнской роли. Также ей предстоит создать собственную внутреннюю репрезентацию себя как матери конкретного (этого) ребенка, отделив себя от него, пройдя неизбежный процесс отождествления и слияния, который начинается с наступлением беременности, и который должен нормативно завершиться во втором триместре беременности, когда женщина начинает дифференциировать ребенка, его шевеления, относиться к нему как другому, имеющему собственные интересы, импульсы, с которым у нее уже выстраиваются определенные дифференцированные отношения, с кем она разговаривает, выстраивает своеобразный личностный диалог.

Г.Г. Филиппова выделяет этапы индивидуального онтогенеза материнства [8], в процессе которых осуществляется естественная психологическая адаптация женщины к материнской роли. Одним из важнейших этапов является, по ее мнению, период беременности, “содержание которого определяется изменением самосознания женщины, направленным на принятие новой социальной роли и формирование чувства привязанности к ребенку” [8, c. 27].

Библиографическая ссылка: Сорокина Е. Н. Значимые аспекты материнсткой сепарации. с109-124 Человеческий фактор. Социальный психолог — журнал для психологов. — Вып. №1(41) 2021

Традиционно понятие сепарации чаще всего рассматривается в контексте процесса формирования личности ребенка и обретения им все большей автономии от матери. Тем не менее, феномен сепарации не ограничивается детско-родительским контекстом: исследователи говорят о психологической сепарации как феномене межличностных отношений [7]; изучают механизмы психологической сепарации [24], определяют проблемное поле исследования феномена сепарации [13] и т.д.

В зарубежной психологии этапы прохождения сепарации представлены в психоаналитическом направлении через периодизацию развития личности (М. Малер [15], Дж. Мак-Девитт [14], З. Фрейд [23], М. Кляйн [10], Д. Винникот [5], Дж. Боулби [3], X. Кохут [11], П. Блос [1], О. Кернберг [9], R. Josselsson [26] и др.).

Этапы прохождения ребенком процессов сепарации в отечественной психологии описываются в рамках концепций периодизации развития и возрастных кризисов (Л. С. Выготский [6], Д. Б. Эльконин [25], А. Н. Леонтьев [12], Л. И. Божович [2], Л. Ф. Обухова [16], В. И. Слободчиков [18], К. Н. Поливанова [17], Т. В. Драгунова [8]).

Сепарация в детско-родительском (детско-материнском) аспекте рассматривается, преимущественно, как процесс сепарации-индивидуации ребенка от матери (М. Малер, Ф. Пайн, Дж. Мак-Девитт [14, 15]). Не менее значимой проблемой, требующей рассмотрения в русле психологической науки, видится нам материнская сепарация. Последнюю можно понимать как сепарацию матери от ребенка, однако, изучая эту проблему подробнее, находим в ней и другие значимые аспекты, речь о которых пойдет ниже.

Актуальность темы материнской сепарации связана, в первую очередь, с актуальностью темы материнства в современном научно-практическом поле: материнством, во множестве его конкретных сторон, заняты помогающие практики — психологи, психотерапевты, коучи, а также социологи и педагоги. Это объясняется тем, что проблема детства неразрывно соединена с проблемой материнства, а также — тем, что характер детской сепарации и успешность ее прохождения ребенком зависят от характера и успешности материнской сепарации. Она, в свою очередь, является (одновременно) причиной и следствием интегративно-целостной личности.

Процесс сепарации ребенка от родителей находится в состоянии диалектического единства с процессом детско-родительского соединения: “Чем полнее ребенок соединяется с матерью и отцом в течение первых дней и месяцев своей жизни, тем легче потом ему и его родителям успешно осуществить процесс отделения” [22, с. 90].

Критические моменты прохождения фазы симбиоза и фазы сепарации-индивидуации, приводящие к рождению «Я» ребенка (М.Малер)  соответствуют в описании супругов Уайнхолд стадиям (созависимости и контрзависимости), которые ребенок проходит с матерью (родителями) в первые 3 года жизни.

Как отмечают супруги Уайнхолд [22, с. 95-96], критическим моментом на этих двух ранних стадиях (созависимости и контрзависимости) является степень завершения матерью (родителями) своих собственных задач соединения и отделения. Родители, которые так и не завершили свой собственный процесс отделения, боятся как близости, так и психологической отделенности. В результате родители посылают своим детям противоречивые сообщения, которые часто мешают нормальному процессу их развития.

Прежде чем давать определение материнской сепарации, считаем нужным разобраться с типами сепарации, объектами сепарации, а также с уровнями сепарации.

Типология сепарации — сложный вопрос, отвечая на который, мы выделяем, прежде всего, функциональный и дисфункциональный (гармоничный и дисгармоничный) типы. Дисфункциональная сепарация, в свою очередь, подразделяется на созависимую и контрзависимую.