Архив рубрики: Статьи

Материнство актуального времени в контексте теории метамодерна: парадигмальный анализ

Материнство актуального времени в контексте теории метамодерна: парадигмальный анализ

Материнство — одно из важнейших явлений, сопровождающих человека и человечество от начала времён. И даже в наш век расширения репродуктивных технологий, материнство неразрывно связано с появлением, развитием и становлением Человека. Сегодня материнство становится все более привлекательным для научного исследования, что подтверждается тем, что «в западной науке появилось целое направление — «motherhood studies», объединившее философов, культурологов, социологов, психологов, психиатров, антропологов, филологов» [9, с.124]. Вместе с тем, в российском научном пространстве исследование материнства и материнской сферы по-прежнему преимущественно представлено более ограниченно, в первую очередь — исследованиями специалистов в области перинатальный психологии, поведенческой психологии, социальных ролей, феминистических направлений, трансгенерационных семейных исследований.

Вместе с тем, социальная действительность на примере активного развития женских материнских сообществ в медиа-пространстве, обсуждающих все более открыто табуированные ранее к обсуждению темы материнства как феномена, наполненного сложными, противоречивыми чувствами, социальными и личностными смыслами, внутри- и межличностными конфликтами, показывает, что тема осмысления материнства в обществе крайне актуальна. Женщины сегодня не просто выполняют традиционные материнские функции, они все более осмысливают, рефлексируют, обсуждают, ищут ответы на вопрос: что такое материнство лично для меня? Какое место в моей жизни, системе моих социальных и психологических ролей оно занимает? В каком формате (соло-материнство, материнство в нуклеарной, расширенной семье) и качестве (интенсивное, естественное, осознанное, эмоционально включенное, альфа) я хочу проживать свое материнство? Как материнство отражается на моем теле, моем характере, моей социальной позиции, моей удовлетворенности жизнью и ощущении счастья? Чем мое материнство будет отличаться от материнства моих прародительниц? Каковы смыслы и ценностные ориентиры моего материнства? Что я хочу передать следующему поколению и как это сделать? К какому миру я готовлю своих детей?

Это приводит нас к осознанию того, что мы находимся в особом историческом периоде, который  мы называем «актуальным временем», и в рамках которого происходит некоторое активное изменение парадигмы отношения к материнству — в частности, к социально-психологическому институту взращивания человека грядущей исторической эпохи, которую ряд современных исследователей   А.А. Гребенюк [3],  П.М. Пискарёв [12], В.К. Пичугина [14], Н.И. Лифинцева [6], А.В. Скляр [17] определяют как эпоху метамодерна, приходящую на смену эпохе постмодерна. Но также мы, вслед за современными исследователями материнства (Г.Г. Филиппова [18], Е.В. Сильва [24], О.Б. Подольская, М.Н. Ремизова [15], Ф. Хорват [19]), рассматриваем материнство как феномен, в котором мать видится не только в контексте нужд и потребностей ребенка, но как субъект материнства.

Интересен тот факт, что актуальное время требует от нас новых смыслов и их определений, что привело к появлению нового термина «материнствование» (mothering) в противовес привычному столетиями термину «материнство» (motherhood) [26]. Как указывает Н.А. Мицюк: «Двойственность терминологии отражает специфику предмета исследования. «Motherhood» предполагает изучение внешних характеристик материнства: официальный статус матерей в ту или иную эпоху, их права и обязанности, отношение государства и общества к материнским ролям, система социальной защиты матерей и пр. Под «mothering» подразумеваются повседневные материнские практики, а также область внутреннего проявления материнства: эмоциональные переживания матерей, отношение к материнским ролям, степень реализации гендерной идентичности посредством деторождения» [9, с.127].

Рассмотрение вопросов материнства актуального времени как социально-психологического явления привело нас к пониманию потребности анализа материнства актуального времени в контексте смены исторических эпох, в рамках которых, как показывают исследователи материнства и родительства как социокультурного феномена — М. Мид [8], Х. Дойч [25], К. Хорни[20] — происходит смена отношения как к детству, так и к материнскому отношению. Для переосмысления содержания материнства и детства сегодня, а также для понимания специфики современного культурно-исторического периода, мы используем метод пардигмального анализа с позиции доктрины метамодерна, раскрытой в диссертационной работе П.М. Пискарёва [11].

Рассматривая развитие материнства с целью понимания изменений, происходящих в актуальное время, мы используем «рамку смены эпох» [13, с. 232], которая предполагает движение от эпохи премодерна, сменившейся эпохой модерна (традиционно связываемой с эпохой Просвещения); за которой следует эпоха постмодерна (индустриального общества) и переход к эпохе метамодерна, который мы переживаем в актуальное время. Объективности ради мы должны отметить, что дискуссия о периодизации и смене эпох продолжается и по сей день [12, с.5]. Более того, как показывает в своем исследовании П.М. Пискарёв, периодизация каждой из эпох определяется некоторой совокупностью амплифицирующих друг друга факторов, создающих смысловой каркас эпохи, которую мы можем описывать как премодерн, модерн, постмодерн или метамодерн [11].

Рассматривая феномен материнства через призму данного подхода, необходимо отметить, что мы опираемся в нашем исследовании, в первую очередь, на смысловой, а не временной аспект данной парадигмы. Ведь материнство, представленное в племенных народах, будет значительно отличаться от западно-европейской и американской модели (как и последняя имеет свои отличия от социально-культурных условий территорий постсоветского пространства). 

Рассматривая классическое описание смены исторических эпох западной культуры, мы видим и происходящие в каждой из эпох изменения подходов к материнству и детству, что было обусловлено социально-экономическими и социально-культурными изменениями жизни общества.

Три первые эпохи (премодерн, модерн и постмодерн) последовательно описаны в «Постфилософии» А.Г. Дугина [5], выделившего премодерн как отдельную эпоху. Он также указывает на условность социально-философской модели эпох, сменяющих друг друга, называя их парадигмами и рассматривая их не как «роковую заданность, а как свободный, сознательный и волевой выбор человечества, общества, личности» [5]. Парадигма метамодерна представлена в работах П.М. Пискарева, она описывает фактически уже наступившую эпоху, «снимающую противоречия предыдущих эпох» [12, c.13].

Мы также должны понимать, что рассмотрение института материнства невозможно отдельно от истории детства, поскольку способ взаимодействия с детьми связан с идентичностями, которые принимаются взрослыми в различные эпохи, как указывает А. Шадрина [21, c. 81]. Серьезную роль в зарождении исследования истории материнства сыграла французская антропологическая школа и известный труд Ф. Ареса, где он рассмотрел ключевые аспекты понимания детства и характер взаимоотношений между родителями и детьми в разные эпохи [1].

Рассмотрим эпоху Премодерна и особенности материнства в этом периоде. Эпоха премодерна, по Дугину, — это эпоха традиционного общества, которая является «преодоленной» и прошлой только для западного человека [5]. Общество эпохи премодерна опирается на представление о том, что все в жизни управляется богами (Богом), Судьбой, Высшей силой  (высшими силами), противостоять которой бессмысленно. Все предопределено, ты лишь часть своей судьбы, существует убежденность в незыблемости мироустройства. Общественная и семейная система носят очень консервативный характер, мораль опирается на традицию и передачу преемственности. Культ предков, авторитет старших, почитание родителей есть непререкаемый фундамент бытия. Рождаемость при этом достаточно высока, как и детская смертность, в том числе, связанная с инфантицидом, который является обычной практикой регуляции числа детей в семье. Бытуют представления о том, что «бог дал, бог взял» ребенка. В данной эпохе, о чём свидетельствуют как исторические данные, так и наблюдения антропологов за укладом жизни в аграрных первобытных и других ранних сообществах, существующих в разных частях света параллельно с современной западно-европейской культурой, дети участвуют в совместном труде со взрослыми [21, с.82] и не рассматриваются как уязвимые, имеющие особые потребности,  нуждающиеся в особой заботе или эмоциональной включённости взрослых. Так Ф. Арес указывает в своем исследовании, что в Средние века семья представляла собой группу, объединённую необходимостью экономического выживания, особый эмоциональный климат в ней не играл важной роли [1].  Соответственно, материнство рассматривается в этот период как естественный биологический процесс, как часть природных процессов. Все предопределено и нет нужды в проявлении каких-либо волевых актов, либо эмоциональной включённости в процесс жизнедеятельности. Жизнь просто случается «по воле богов» (бога). При этом фактически везде в аграрных культурах премодерна существуют (или сохраняются) развитые культы Божественной Матери, связанные с плодородием. Но они не несут в себе личностной ассоциации для конкретной женщины-матери.

«Эпоха Модерна как эры знания и развития науки, культурного оптимизма и Просвещения, рационализма и нацеленности на прогресс» [12, с. 12] приводит к направленности на гуманистический вектор представления о человеке. Меняется общее представление и о материнстве: на рубеже Пуританизма и Просвещения начинает формироваться представление о женщине, в первую очередь, как о будущей или состоявшейся матери [21, с. 87].  Материнство перестает быть просто биологической функцией, но начинает в большей мере определять социальную позицию женщины. Как указывает в своей работе «Мать и материнство на Руси в Х-ХVII веках»  Наталья Пушкарева,  происходит это так же и на Руси, где в указанный период бездетность стала считаться большим горем [16]. Эпоха Модерна приносит трактаты о физическом и моральном здоровье детей. Появляется идея родительской ответственности. Детей образовывают, параллельно различая «первородную детскую греховность» и «греховное влияние» тех, кто в ответе за воспитание. Воспитание человека находит отражение в работах значимых мыслителей своего времени Джона Локка и Жан-Жака Руссо, которые разделяют взгляд на особую ответственность матерей в воспитании ребенка.   Детство начинает пониматься как период, в котором ребенок нуждается в заботе и особом воспитании, основная идея которого сводится в ХVIII веке к дисциплине и заботе. Наталья Пушкарева указывает, что с середины ХVIII века педагогические книги начинают обращаться, в первую очередь, к матерям, разъясняя «правильные» практики воспитания. Именно в этот период возникает идея «хорошей матери» [16]. Именно эпоха модерна с зарождением семьи буржуазного типа привносит идею особой женской миссии, семейного очага. Появляется идеализированный образ «материнской любви», возводимый в абсолют католическим образом «идеальной матери» — Девы Марии. В итоге изменений общества понятие материнства в эпоху Модерна обретает две ведущие характеристики: понятие особой заботы и понятие ответственности матери за жизнь, здоровье и будущие качества ребенка. В литературе этого периода мы видим идеализацию матери как «доброго ангела». Однако, мы должны понимать, что неоднородность общества и социально-экономического положения семей из разных классов, делает этот образ матери, как и образ детства, —  весьма идеализированным. И в определенных слоях регуляция деторождения по-прежнему связана с инфантицидом и, зачастую торговлей детьми. Так, например, в России такая деятельность не запрещалась законом до ХIХ века [21, с. 91]. И если сегодняшнее представление о материнстве неразрывно связано с грудным вскармливанием, то по исследованиям Демоз Ллойда, «до ХIХ века в сословии богатых лактация считалась грязной, непристойной привычкой и была исключительно редким явлением. Матери из бедных семей также часто отказывались кормить новорожденных грудью и давали им вместо молока кашицу из хлеба и воды» [4, с.56].

Эпоха Постмодерна с ее индустриализацией, изменением традиционной семьи и образа жизни человека, большей частотой перемещений и критицизмом привела к пересмотру задач воспитания и положения матери в общественном сознании. Впервые мать начинает рассматриваться с позиций критических, как и многие другие социальные и культурные феномены, — в эпоху постмодерна. Качество воспитания матерью подрастающих детей ставится под сомнение обществом, членов которого она воспитывает, и которое начинает предъявлять ей требования к характеристикам этого члена общества. Кроме того, ставится под сомнение качество выполнения ею материнской функции и самими подрастающими детьми. ХХ век характеризуется новыми возможностями выхаживания младенцев, при этом падает рождаемость, в том числе — потому, что мать все чаще вынуждена совмещать материнство с трудовой (профессиональной) деятельностью. Период постмодерна оказывается весьма противоречив в отношении детей. С одной стороны, развитие гуманитарных наук, интерес к психологии развития позволяет лучше понимать особенности детского периода становления человека и потребности, с ним связанные. С другой стороны, череда социальных катаклизмов этого века часто оставляет детей в ситуации максимальной уязвимости и без заботы со стороны взрослых (дети войны, беспризорники, дети-жертвы репрессий). Материнство эпохи постмодерна оказывается в значительной мере выведено из сферы личной жизни женщины, семьи в сферу социальную. Государство начинает регулировать деторождение, происходит медикализация родовспоможения, далее государство, — через систему патронажных сестер, педиатрическую службу — продолжает надзор за материнским уходом и его стандартизацию, появляются государственные структуры ухода за детьми (ясли, детские сады, общественные школы), одна из основных задач которых — обеспечить возвращение женщины-матери к трудовому производству. При этом требования к эмоциональной включённости матери в воспитание ребенка  — интенсивность, сложность и многоаспектность материнских практик —  активно возрастает и поддерживается экономическим аспектом общества потребления. Стандарт «хорошей матери» растет и требует все больших затрат материальных, эмоциональных, временных на выполнение всех норм интенсивного материнства.

Фактически, последнее десятилетие мы находимся в переходном периоде. Вхождение эпохи Метамодерна позволяет современной женщине-матери выбирать вектор своего материнства, материнские практики, которые она хочет выполнять, определять свой статус в связи с деторождением, делать свободный осознанный выбор (как стиля материнствования, так и репродуктивный выбор). И, хотя влияние общества постмодерна с его постоянным мегасомнением оказывает на современную женщину-мать большое давление, все больше женщин начинают делать свой выбор в сторону выхода из внутреннего конфликта и ищут позитивные варианты сосуществования своей материнской позиции с другими взглядами на материнствование. Важным вызовом эпохи Метамодерна, как указывает автор теории метамодерна П.М. Пискарёв, оказывается восприятие и интерпретация реальности и отдельных ее элементов, адаптация к окружающему миру, и, что самое важное, — самоактуализация [12, с. 14]. Таким образом, материнство метамодерна неразрывно связано не просто с функцией, которую женщина выполняет в своем материнстве, но, в первую очередь, с её самоактуализацией, где материнская роль имеет порой ведущее, но не единственное значение. Как указывает П.М. Пискарёв: «адаптация к новым условиям – биологическая, психологическая, социальная, культурная — уступает место значимому феномену метамодерна — реализованной самоактуализации и экзистенциальной целостности». Мы понимаем эту «экзистенциальную целостность» с позиции интегративной целостности личности женщины-матери, объединяющей различные сферы (мотивационную, ценностную, коммуникативную, творческую, эмоциональную, деятельностью, духовную и другие). Именно самоактуализация женщины-матери актуального времени выводит ее из постоянного стресса сомнений постмодерна как реализовать в себе «хорошую мать» в условиях противоречивых требований общества, подходов разных экспертных школ к развитию ребенка, материнствованию (выбор за или против прививок, за или против домашнего или общественного обучения, за или против отлучения от груди в том или ином возрасте и так далее). Материнство становится путём осознанного проживания своего личного выбора с учётом особенностей своей индивидуальности и индивидуальности этого конкретного ребенка в условиях данного момента времени. Человек эпохи метамодерна обретает свою, в том числе духовную,  самостоятельность, находит парадоксальное решение стоящих перед ним задач [13, с. 241] Мы видим в практической работе с женщинами-матерями актуального времени, участницами международного проекта Интуитивное Материнство, как велик их запрос именно на подобное обретение «права быть собой» и права «реализовать материнство как духовную практику» (из интервью с участницами проекта).

Нам представляется необходимым отметить, что славянские территории, вошедшие в бывшее СССР (Россия, Белоруссия, Украина) и имеющие определенную культурно-историческую общность на протяжении длительного времени, могут быть рассмотрены в контексте исследуемой нами темы как некое единое пространство с близкой спецификой и динамикой развития всех четырех рассматриваемых нами эпох: премодерн, модерн, постмодерн и метамодерн. Вслед за Анной Шадриной [21] мы будем использовать термин «нашей части света» для обозначения данного не столько географического, политического, а скорее общего социально-психологического и социально-культурного пространства.

Не вызывает сомнения тот факт, что в «нашей части света» временные периоды каждой из эпох смещены относительно западно-европейских  территорий. Так фактически в «нашей части света», с её преимущественно аграрным бытом большей части населения, эпоха премодерна закончилась лишь во второй половине или даже в конце ХIХ века, а устройство государственности СССР с его масспросветом, преобладанием государственной заботы, патернализмом по отношению к человеку, доминированием социальных установок над личностным самосознанием может быть рассмотрено как эпоха Модерна. Наступление же эпохи Постмодерна может быть рассмотрена с этапа вхождения в период Перестройки, распада СССР, тревожные 90-е и поиск своего пути в современном поливариативном мире.

И если рассматривать материнство эпохи Премодерна в «нашей части света», то мы видим, что традиционный уклад семьи с сильной фигурой отца, почитанием родителей, жесткой вертикальной иерархией, представлением о предопределенности судьбы и «божьего промысла» сохранялся в традиционных крестьянских семьях даже с наступлением нового миропорядка, внесенного революцией. Однако, дальнейшая агрессивная политика пришедших к власти сил, создала предпосылки к быстрому и достаточно травматичному для многих семей переходу к новым моделям семьи, к новому осознанию своего места в мире, что, безусловно, наложило свой отпечаток и на материнскую сферу. Инакомыслие, право на самосознание, личную ценностную сферу, личное мнение, личные границы было жестоко караемо вплоть до физического уничтожения в период репрессий. На наш взгляд, это привело многие семейные системы к накоплению травматичного опыта, что имеет долгосрочные последствия даже в наше время. Как показали исследования И.Н. Малковой и Л.Г. Жедуновой «семейный опыт оказывает влияние на формирование эмоционально-оценочной и когнитивной составляющих материнского отношения» [7, с. 223]. Не менее травматичным оказался и опыт Второй мировой войны, унесший 20 миллионов жизней и прошедший по каждой семье. Потеря большого количества мужчин-отцов, массовая гибель детей, разрывы семейных и родовых связей, происходившие на протяжении фактически нескольких поколений от Первой мировой войны, через годы революции, Гражданской войны, голодомора, репрессий, Второй мировой войны, привели к тому, что женщины-матери «нашей части света» обрели специфические характеристики своего материнствования (сверхценность детей и идеи материнства, отсутствие образа отца, привычное подавление эмоций, трудное отношение к уязвимым чувствам, опора в материнстве не на партнера, а на собственную мать, эмоциональная зависимость от детей либо полная эмоциональная отчужденность, холодность). Подробно механизм этой межпоколенческой травмы материнской сферы «нашей части света»  описан в статье Людмилы Петрановской «Травмы поколений» [10].

При этом, вслед за Дональдом Винникотом [2], Г.Г. Филиппова указывает, что первым этапом онтогенеза материнской потребностно-мотивационной сферы женщины оказывается взаимодействие с собственной матерью [18, с. 137].

Таким образом, мы приходим к осознанию тех трудностей, с которыми сталкиваются женщины-матери актуального времени в «нашей части света». Тотальный нигилизм, критика и сомнения человека в себе (черты эпохи постмодерна), помноженные на воспитание эмоционально-холодной, нарциссической или критично-авторитарной матерью, как и матерью глубоко инфантильной, переложившей, с юного возраста, на дочь ответственность за свою жизнь, приводит женщину-мать актуального времени к глубокому внутриличностному кризису из-за необходимости принимать ежедневные решения, делать выборы и нести ответственность за ребенка (как кормить, учить, лечить, развивать). Но в условиях тенденций постмодерна любой выбор ставится под сомнение и обрастает множеством альтернатив. Однако женщина, воспитанная в ситуации, где ее собственное мнение и выборы, эмоции, личные границы никогда не рассматривались как значимые и даже подлежащие обсуждению, не имеет необходимых навыков самоактуализации и способности выносить свою ответственность за ребенка. А травматичный опыт своего детства толкает ее к попыткам «сделать все иначе» из страха причинить ребенку «психологическую травму». Эта ситуация толкает многих женщин-матерей к усилению эмоциональной зависимости от ребенка, от которого она ожидает, что он разрешит ее сомнения и даст устойчивую позитивную самоидентификацию, которая часто осталась несформированной к моменту вхождения в материнство.

Наблюдая современную динамику поисковых запросов женщин-матерей, мы видим, что они меняются от поиска рекомендаций по воспитанию детей, актуальных еще 5-7-10 лет назад к поиску ответов на вопросы о самореализации, что, на наш взгляд, говорит в пользу того, что в наступающую эпоху Метамодерна материнство становится не только «инструментом» для производства ребенка [1, с. 189], но и «инструментом» для самоактуализации женщины-матери, инструментом формирования ее интегративной целостности.

Также мы видим как черту наступающей эпохи Метамодерна тот факт, что в сети интернет создается все больше тематических поддерживающих материнских сообществ, способствующих самоактуализации женщины-матери, не дающих советов, но помогающих ей найти свой путь материнствования в контексте своей системы ценностей, смыслов, с учетом индивидуальности ребенка и собственной, а также с учетом контекста обстоятельств, в которых развивается та или иная воспитательная ситуация. (Интуитивное Материнство, Обнимательная для Родителей, Большая Медведица, Материнское искусство, Расслабленные родители и другие).

Вместе с тем, мы далеки от иллюзии, что материнство метамодерна уже стало массовым явлением. Скорее мы видим первые признаки того, что женщина-мать выходит из тени внешних парадигм влияния разных социальных институтов, пытающихся взять управление ее самосознанием в свои руки (специалисты детских образовательных учреждений, разного рода интернет-эксперты по родительству, органы опеки, феминистические организации и другие). Женщина-мать находится в активном осознании себя, своей материнской роли, ее места в общем контексте ее жизни, понимания задач воспитания ребенка, входящего в изменяющейся мир, что требует беспрецедентных навыков адаптации к постоянной смене условий и творческого решения жизненных задач в условиях, когда опыт прошлых поколений зачастую не может дать опоры и ориентира. Часто женщине-матери, воспитанной и личностно сформированной в условиях жесткого внешнего локуса контроля, оказывается очень трудно довериться своему внутреннему интуитивному чувству и сместить ориентир на внутренний локус контроля. И мы видим крайне актуальной задачу презентации понимания новых целей и возможностей материнства в эпоху метамодерна как для женщин-матерей актуального времени, так и для специалистов помогающих практик, работающих с матерями. Нам представляется актуальным дальнейшее научное исследование этой темы и разработка практических методик, позволяющих женщине-матери актуального времени обрести состояние интегративной целостности личности, позволяющее ей сделать переход от «эпохи сомнений» постмодерна в эпоху творческой самореализации и самоактуализации эры метамодерна. 

Проведя парадигмальный анализ смены эпох от премодерна к метамодерну в дискурсе филогенеза материнской сферы, полагаем интересным рассмотреть тот же процесс в онтогенезе развития личности женщины-матери актуального времени, исходя из принципа единства онтогенеза и филогенеза.

Так, рассматривая стадии родительства [18, с. 153], мы видим, что, фактически, они также ложатся в рамку парадигмального анализа метамодерна, где в первом квадранте оказывается принятие решения о рождении ребенка (премодерн — некая мечта о ребенке, идея «пора», «надо» рожать, «у всех есть дети…»), во втором квадранте — беременность (модерн — период активного набора информации о материнстве, посещение курсов подготовки к родам), в третьем квадранте находится становление родительства (постмодерн — сомнения, поиск пути воспитания, критика себя как матери при нежелательном поведении ребенка), и в четвертом квадранте — зрелое родительство (метамодерн — понимание, что ребенок есть личность со своими уникальными чертами, достоинствами и недостатками; понимание контекста ситуации; выбор своего стиля материнства). В данной классификации также представлена пятая фаза — период постродительства (для бабушек и дедушек) , которое, однако, мы считаем возможным не рассматривать в контексте нашего исследования как переход на качественно новый уровень жизненной парадигмы, где собственное родительство уже реализовано.

Рассматривая онтогенез материнской потребностно-мотивационной сферы [18, с. 135] мы видим, что  также можем разложить его этапы на 4 квадранта парадигмального анализа и провести параллель с рассматриваемыми нами эпохами. Так, первый этап, — взаимодействие с собственной матерью, — однозначно имеет все характеристики эпохи премодерна с его неделимостью и предопределенностью, в которой пребывает девочка-будущая мать, полностью находясь в зависимости от условий родительского поведения и отношения собственной матери, пока еще плохо выделяя свое «Я» из психической общности с матерью. Вторым этапом оказывается развитие материнской сферы в игровой деятельности, сюда же мы считаем верным отнести и нянчанье, если оно представлено в жизни девочки-будущей матери (что в период детства женщин-матерей актуального времени в «нашей части света» было редкостью, ведь многие из них росли единственным ребенком в семье). Этот этап мы можем соотнести с эпохой модерна, где девочка-будущая мать получает убеждения и установки социума о том как быть матерью и что значит уход за ребенком, закрепляет их в игровой ситуации и ситуации нянчанья. Третий этап — дифференциация мотивационных основ материнской и половой сфер, предполагающей конкретизацию культурной модели связи половой и материнской сфер [18, с. 151], что соответствует эпохе постмодрена с ее доминантой растерянности, смятения. Как указывает Г.Г. Филиппова:  «В результате возникновения в послеродовом периоде новых впечатлений от контакта с ребенком (контакт «кожа-кожа», грудное кормление — т.е. стимуляция эрогенных зон, а так же оргазмоподобные ощущения, возникающие при грудном кормлении, должны интерпретироваться не как ощущения, связанные с половой сферой, а как принадлежащие материнской. Если же до полового созревания переживания от тактильного контакта с ребенком не сформировалось и не конкретизировалось на нем как объекте материнской сферы, то значение тактильного контакта при взаимодействии с ребенком может переживаться как шокирующее и несовместимое с ситуацией» [18, с. 152]. Если учесть, что для многих женщин-матерей актуального времени собственный ребенок становится первым живым ребенком, которого они берут на руки, можно понять степень смятения, неуверенности, сомнений разного рода, которые переживает женщина на этом этапе, не понимая ни знаков, подаваемых младенцем, ни собственных ощущений тела и связанных с ним эмоций, часто переживая во время плача ребенка сложные чувства, связанные с собственным негативным опытом проживания младенчества, во время которого бытовали педиатрические рекомендации не брать плачущего младенца на руки, что вызывало длительный и регулярный дистресс. Четвертый этап — взаимодействие с собственным ребенком, и далее — отношения с ребенком после окончания возраста «с характеристиками гештальта младенчества», мы соотносим с эпохой метамодерна. В этот период мать и ребенок строят уникальную модель отношений, проходящую в норме также 4 парадигмы развития — созависимость, контрзависимость, независимость — и выходят на этап взаимозависимости, партнерских отношений, дружбы, когда ребенок становится взрослым.

Через призму четырех квадрантов можно рассмотреть и становление представления матери о ребенке: ребенок как интроект в первом квадранте (премодерн — невыделение ребенка из собственной внутренней реальности мечты о нем). Далее (второй квадрант) ребенок становится для женщины, в первую очередь, объектом ухода (модерн — выполнение социально-ожидаемой нормы материнских практик — грудное вскармливание, смена пеленок, укачивание и так далее). Переходя в третий квадрант, женщина воспринимает ребенка как проект своей жизни на этапе, когда начинается процесс воспитания, и мать видит в ребенке реализацию своей материнской роли. Данный этап представлений матери о ребенке соответствует, по нашему представлению, этапу постмодерна. Этот этап формирует у женщины-матери множественные ожидания, которые, как правило не реализовываются, что вызывает как внешний конфликт с ребенком (ты должен вести себя так как я хочу), так и внутренний конфликт (я «плохая» мать, я неудачница, я не могу реализовать проект «идеального» ребенка, который покажет какая я «хорошая» мать).  И только выходя в 4 квадрант, где ребенок становится субъектом отношений, приобретая интегративные черты, принимаемые во внимание матерью (что соответствует концепции эпохи метамодерна), мать может начать просто получать удовольствие от взаимодействия с ним, не погружаясь в пучину конфликта и сомнений в успешности своего материнства.

Таким образом, мы можем сделать следующие выводы:

  1. Взгляд на материнство через призму парадигмального анализа теории метамодерна дает широкую возможность осмысления различных аспектов материнства — как в контексте исторического развития этого феномена, так и в контексте онтогенеза материнской сферы конкретной женщины.
  2. Рассмотрение психологического состояния женщины-матери в контексте парадигмального анализа смены эпох требует учета социокультурного контекста и трансгенерационных динамик ее семейной системы.
  3. Актуальное время (время перехода от эпохи постмодерна к эпохе метамодерна, становления метамодерна) поднимает перед женщиной-матерью новые вопросы относительно как воспитания ребенка, собственных подходов к материнствованию, так и пересмотра, трансформации и расширения своей аксиосферы, поиска места своей материнской роли в общем контексте мультиролевой самоидентификации.
  4. Теория метамодерна открывает перед нами новые возможности: как для диагностической, так и для консультационной работы, сопровождающих и поддерживающих практик. Такая работа позволит женщине-матери улучшить как качество выполнения своих материнских функций в условиях актуального времени, так и качество собственного переживания материнствования.

Литература

1. Арес Филипп. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке// Пер. С фр.  Я. Старцева, В. Бабинцев. Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 1999. — 416 с.
2. Винникот Д. Маленькие дети и их матери. М.: «Класс»., 1998 — 78с.
3. Гребенюк А.А. Носцов А. Е. Психологические особенности человека культуры метамодернизма// Гражданское общество: проблемы и перспективы. — 2017. — с.7-11
4. Демон Ллойд. Психоистория. Ростов-на-Дону: Феникс, 2000 — 512с.
5. Дугин А.Г. Постфилософия.Три парадигмы  в истории мысли [Электронный ресурс]/А.Г. Дугин. — М. 2009 — Роим доступа: (дата обращения 12.12.2020) 
http://www.platonizm.ru/book/export/html/124
6. Лифинцева Н.И. Психологические аспекты и проблемы воспитания в ситуации метамодерна: «при условии отсутствия души» //Ученые записки. Электронный научный журнал Курского Государственного Университета. — 2019. — №1 (49). — с.119-126.
7. Малькова И.И., Л.Г. Жедунова Трансляция опыта как фактор формирования материнского отношения. //Ярославский педагогический вестник — 2011 — №3 — Том II (Психолого-педагогические науки) — с. 223-227.

8. Мид М.  Культура и мир детства. М., 1988 — 429 с.

9. Мицюк Н.А. Проблема материнства в современных зарубежных исторических исследованиях. // Вестник ТеГУ. Серия «История». — 2015. —  №2 с. 124-134
10. Петрановская Л. Травмы поколений. — [Электронный источник]. —
Режим доступа: https://soznatelno.ru/travmy-pokolenij/
11. Пискарев П.М. Метамодерн и интегративная методология гуманитарного знания. Диссертация на соискание ученой степени доктора психологических наук. —
[Электронный источник]. — Режим доступа: https://www.piskarev.ru/dissertation?fbclid=IwAR0XzFJR9ndwgZ93G3JnGau8ZV5DiJ08od8FJQxn8ZerfAqEg_c_rIq0prg
12. Пискарёв П.М. Метамодерн: к постановке проблемы. //Актуальные проблемы психологического знания. — 2019. —  №1(50).  с. 5-17
13. Пискарев П.М. Метамодерн. Счастье в квадрате. — Москва: Эксмо, 2020. — 304 с.
14. Пичугина В.К. Непрерывная образовательная забота о себе в эпоху метамодерна//Непрерывное образование: XXI век. — 2014. — №4(8). — с. 116-125
15. Подольская О.Б., Ремизова М.Н. Проблемы Материнства в современном социуме. //Наука в центральной России.  — 2013 — №5S — с.47-53
16. Пушкарева Наталья. Мать и материнство на Руси Х-ХVII вв. // Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени, 1996. М.: РАН. с. 211-341
17. Скляр А.В. Философия осознанности в обществе метамодерна как способ преодоления феномена «массового человека» / European Journal of Humanities and Social Sciences. — 2020. — №3. — с.159-165
18. Филиппова, Г.Г. Психология материнства: учебное пособие для среднего профессионального образования/ Г.Г. Филиппова. — 2-е изд., испр. и дом. — Москва:  Издательство Юрайт, 2020 — 212с.
19. Хорват Ф. Любовь, материнство, будущее/ Ф. Хорват; пер. со словац. Т.И. Большаковой. — М.: Прогресс, 1982 — 96с.
20. Хорни К. Женская психология. СПб.: Питер, 2018. — 224с.
21. Шадрина А.  Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в ХХI веке. — М.: Новое литературное обозрение, 2017.  — 392 с.
22. Apple R.D. Mothers and medicine% a social history of infant feeding, 1890-1950. Madison, Wis., 1987; Apple R.D. Perfect motherhood: science and childrearing in America. New Brunswick, N.J., 2006
23. Badinter E. The Myth of Motherhood& The Historical View of the Maternal Instinct. L., 1981; Badinter E.Mother Love: Myth and Reality: Motherhood in Modern History. N.Y., 1981
24. Good Enough Mothering. Feminist perspectives on lone mothering/ed. By E.B. Silva. London,1996
25. Deutsch H& The Psychology of Woman. Vol 2 N.Y.,  1945
26. O’Reilly A. From Motherhood to Mothering. N.Y., 2004

Материнство актуального времени: парадигмальный анализ

Материнство сопровождало человечество во все периоды и эпохи его развития. Изучение материнства в психологии — достаточно новая область в науке и остается по-прежнему еще мало исследованной. Актуальность ее изучения определяется, в частности, демографическим переходом, снижением рождаемости, ростом продолжительности жизни и фертильного возраста и т.д. Все это разворачивается на фоне ситуации, когда привычная форма семьи претерпевает изменения (гостевой брак, нерегистрируемые отношения, семья “чайлдфри”). Кроме того, традиционные многопоколенные семьи в современном обществе сосуществуют с нуклеарными семьями, бездетные — с однодетными и многодетными. Размываются границы времени рождения первого ребенка, сущность понятия “молодая мать”. Материнство становится не столько биологическим, сколько социальным феноменом, связанным не столько с естественными процессами, сколько с принятием решения — репродуктивного выбора. Для многих женщин современности принятие решения о рождении ребенка оказывается серьезным личностным кризисом, кризисом самоидентификации и смысла жизни [1, с.38].

Достаточно часто материнство рассматривается как обеспечение условий для развития ребенка в контексте тех или иных возрастных этапов его развития [З. Фрейд, К. Хорни, Д. Винникот, Дж. Боулби, М. Малер и другие]. Однако мы считаем важным рассмотреть материнство с позиции, учитывающей тот факт, что мать внутри системы отношений с ребенком остается самостоятельным субъектом. Как указывает Г.Г. Филиппова: “Общее мнение всех психологов, имеющих отношение к изучению материнства, заключается в том, что, несмотря на исключительную важность его исследования для разработки проблем психологии личности, социальной психологии, культурологии, оно не обеспечено адекватным теоретическим подходом и методом исследования” [10. с.30].

И хотя сегодня нам кажется, что материнство было всегда (традиционно) ориентировано на ребенка, на его нужды, эмоции, психологические потребности — это не так. Это некоторый перенос, который мы делаем через призму современных представлений о материнстве и детстве, забывая, что само понятие о человеческой психологии существовало не всегда и является довольно поздним образованием. Отношение к детству также претерпело большой эволюционный путь: так, представление о самоценности детства как особого периода в жизни человека — сравнительно поздний, по меркам истории, социальный конструкт. В современных исследованиях институт материнства рассматривается как исторически обусловленный, изменяющий свое содержание от эпохи к эпохе [И. Кон, М. Мид, E. Badinter, R. Gelles, B. Kornel и другие].

Рассматривая развитие материнства с целью понимания изменений, происходящих в актуальное время, мы используем метод парадигмального анализа и конкретно «рамку смены эпох» [6, с. 232], которая предполагает движение от эпохи премодерна, сменившейся эпохой модерна (традиционно связываемой с эпохой Просвещения); за которой следует эпоха постмодерна (индустриального общества, период переоценки ценностей Просвещения) и переход к эпохе метамодерна, который мы переживаем в актуальное время. Объективности ради мы должны отметить, что дискуссия о периодизации и смене эпох продолжается и по сей день [2, с. 5]. Более того, как показывает в своем исследовании П.М. Пискарёв, периодизация каждой из эпох определяется некоторой совокупностью амплифицирующих друг друга факторов, создающих смысловой каркас эпохи, которую мы можем описывать как премодерн, модерн, постмодерн или метамодерн [5].

Взгляд на материнство через призму парадигмального анализа теории метамодерна дает нам широкую возможность осмысления различных аспектов материнства — как в контексте исторического развития этого феномена, так и в контексте онтогенеза материнской сферы конкретной женщины. Актуальное время (время перехода от эпохи постмодерна к эпохе метамодерна, становления метамодерна) поднимает перед женщиной-матерью новые вопросы относительно как воспитания ребенка, собственных подходов к материнствованию, так и пересмотра, трансформации и расширения своей аксиосферы, поиска места своей материнской роли в общем контексте мультиролевой самоидентификации и осознаванию задач своей материнской роли в быстро изменяющихся условиях внешнего мира в актуальное время.

Это оказывается особенно актуально в связи с тем, что все чаще женщины отказываются от материнства, боясь не соответствовать завышенному стандарту “хорошей” матери [11, с.30]. Для других сложности, связанные с взращиванием ребёнка, оказываются неожиданностью, поскольку материнство в обществе традиционно воспринимается как аспект жизни женщины, который предполагает, что женщина должна переживать счастье “просто по факту становления матерью” [7], игнорируя тот факт, что материнские будни неизбежно наполнены амбивалентными чувствами.

Каждая из эпох ставит перед матерью специфические задачи. И если в эпоху премодерна мать должна была главным образом зачать, выносить, родить и выкормить ребенка — то есть обеспечить его физическое выживание, — то уже в эпоху модерна появляются представления о воспитании, о том какой должна быть хорошая мать.

Представления о “хорошей” матери в эпоху модерна также разнятся от сословия к сословию и от культуры к культуре. Но, в целом, христианство задает вектор некоторого образа идеальной матери — Девы Марии. Соответственно, и образ матери, и образ ребенка в значительной мере идеализируются. А в реальной жизни начинается борьба за искоренение “греховной природы” ребенка и требования к матери исправлять эту изначальную греховность, не забывая и об изначальном грехопадении, к которому привела женщина — Ева. Так материнство входит в фазу постоянного чувства вины и поиска путей того, как улучшить ребенка, чтобы оправдать себя.

Эпоха постмодерна с её индустриальностью, функциональностью, вариативностью образцов “правильности” вносит в материнство еще больший хаос наряду с высоким, малореалистичным стандартом “хорошей матери”, которая должна учесть все достижения всех наук — от медицины до педагогики, психологии, логопедии и так далее, — и реализовать это в ребенке, чтобы дать ему “хороший старт”, но при этом с постоянным страхом “причинить ему психологическую травму”. Однако пока мамы безуспешно, наращивая родительский невроз и эмоциональное выгорание в попытках угнаться за недостижимой целью, пытаются сориентироваться в стандарте правильности воспитания, и, по оставшейся с эпохи модерна привычке штудируют книги и интернет в попытках получить третье высшее образование по воспитанию детей, — мир стремительно входит в эпоху Метамодерна.

Что же такое метамодерн в контексте материнства? Это самоактуализация, осознанность и интегративная целостность женщины-матери, где она перестает ассоциировать себя с единственной ролью — материнством, но и не разрывается между профессиональной реализацией и родительством. Она умеет охватывать взглядом целостно свою жизнь и видеть разные её этапы, роли, их переходы, задачи и творческие возможности, между которыми может перемещаться в зависимости от контекста своих намерений. Безусловно, далеко не все мамы готовы к этому, как и не все общество уже осознает задачи эпохи метамодерна. Однако быстрая смена условий, адаптивность, которая становится ключевым навыком не только успеха, но даже и банального сохранения здоровья в актуальной реальности, побуждает все большее количество матерей осваивать навыки осознанности, метавзгляд на свое материнство и материнствование.

Вместе с тем, мы должны понимать, что, становясь матерью, с появлением ребенка женщина также проходит определенный эволюционный путь движения по тем же универсальным парадигмам (эпохам) своего внутреннего становления и развития в роли матери.  Каждый из этапов имеет свои задачи, особенности и характерные черты так же, как и определенные вызовы и сложности.

В рамках данной статьи мы хотели бы представить феномен материнства через призму теории парадигмального анализа (четырехкомпонентной, включающей в себя четыре квадранта-эпохи), и рассмотреть задачи и сложности материнства каждого из этапов — премодерна, модерна, постмодерна, метамодерна — в онтогенетическом аспекте (личностном становлении конкретной женщины-матери).

По мнению ученых, занимающихся вопросами перинатальной психологии, беременность и рождение первого ребенка оказывается для женщины серьезным личностным кризисом, при этом кризисом необратимым, связанным с самодентификацией, захватывающим все сферы личности женщины. Происходят изменения в телесном самовосприятии, в коммуникативной сфере, значимыми аспектами которой оказываются изменения в отношениях со своей матерью и отношениях с партнером. Меняется эмоциональная сфера, ценностная, мотивационная, смысловая, в широком смысле — внутриличностная и межличностная.

Женщина, которая идентифицировала себя с некоторой уже, как правило, сложившейся социальной ролью (а мы должны помнить, что значительное количество женщин сегодня выходят в первый репродуктивный цикл уже после того, как состоялись в той или иной мере профессионально, достигли определенного социального статуса, пожили несколько лет с мужем “для себя”), то есть уже построила “отдельный образ себя”, вышла, если не психологически, то социально из-под опеки родительской семьи, — вдруг вынуждена войти в качественно иные отношения слияния с ребенком.

И это возвращает её, говоря языком парадигмального анализа, из 3 квадранта — постмодерна, где она занята выполнением социальных функций, и, в той или иной мере, творческой реализациией, — в 1 квадрант (премодерн) слияния, растворения себя, смещения ориентиров с формальных внешних показателей успешности на внутренние интуитивные, чувственные, нативные ориентиры.

Отчасти в этом ей помогает природа, смена гормонального фона; при удачном стечении обстоятельств, — поддерживающая семейная и дружественная обстановка, если ее референтная группа поддерживает её и сохраняет отношение к беременности как к особому периоду, когда женщина должна быть окружена заботой и комфортной психологической средой. Однако так бывает далеко не всегда. Часто женщина не имеет устойчивого поддерживающего сообщества в виде расширенной семьи или общины (как было в эпохи премодерна и модерна), дружественного сообщества (модерн-постмодерн). Она скорее бывает включена в разнородные сообщества, внутри каждого из которых выполняет определенную роль: рабочее сообщество, где она выступает в роли профессионала; сообщество фитнес-зала, где она выступает в роли спортсменки, женщины, следящей за формой тела; сообщество психологических тренингов, часто связанных с личностым и профессиональным ростом; сообщество туристов, где компания объединена любовью к горам, путешествиям по Европе или Азиатскому региону и так далее. Рождение ребенка автоматически “выбивает” женщину из любой из этих ролей, обедняя её социальные контакты и ресурсы поддержки, а также разрушая её самоидентификацию: “теперь я не спортсменка, не профессионал, не путешественник — кто я?” Не меньший кризис переживается и в супружеских отношениях. Часто муж — единственная психологически доступная фигура для женщины. И даже если отношения на входе в проект под названием “родительство” зрелые, хорошие, выстроенные и ресурсные, то, если муж становится единственным ответом и опорой женщине на этапе личностного кризиса, усиленного нагрузками и гормональными перестройками с природной потребностью в дополнительной защите и поддержке, — это нередко оказывается для него избыточной нагрузкой.

Задача начального периода материнства для женщины — это сонастройка с ребенком, со своим материнством, слияние и формирование первичной диады, которая определяется как психофизиологическое единство мать-дитя и которое позволяет им выстроить хорошую коммуникацию на этапе, пока ребенок еще не освоил возможности речевого общения. Слияние позволяет матери интуитивно чувствовать и адекватно откликаться на потребности ребенка, создавая ту необходимую среду, которая нужна для его активного развития и созревания мозга в соответствии с природной программой развития.

На этом этапе женщину-мать актуального времени подстерегают следующие возможные трудности:

  1. Если женщина не имеет достаточно поддерживающей среды, ей может быть трудно расслабиться и снять избыточный контроль, чтобы настроиться на интуитивное чувствование ребенка и своего отклика на него.
  2. Собственный негативный детский опыт и травмы созависимой фазы развития вызывают страх зависимости и слияния. А тотальная уязвимость и зависимость ребенка пугает, вызывает трудные чувства, что включает защитные механизмы психики и заставляет держать с ним дистанцию. Если же мы вспомним практики материнствования, принятые в обществе на этапе, когда росли современные матери, мы увидим, что там было много запретов на близость матери и ребенка, вплоть до запретов брать плачущего младенца на руки, давать ему грудь иначе как по предписанному педиатром режиму, что, безусловно, не могло не отложить отпечаток на первый этап развития онтогенеза материнской сферы многих современных матерей.
  3. Не имея собственного позитивного опыта симбиотической фазы развития, женщина может испытывать чувство “потери себя”, “потери контроля над своей жизнью”, “эмоционального затопления” и страх перед снижением когнитивных функций с усилением эмоциональной чувствительности под влиянием пролактина на этапе стадии созависимости с ребенком (стадия симбиоза по Малер).
  4. Женщина, не имея опыта нянчанья, и даже наблюдения за младенцами в собственном детстве (как было во времена расширенных семей), не обладает необходимыми навыками для того, чтобы распознавать его потребности и удовлетворять их. Она не знает, как успокоить малыша, а её привычка к ориентированию в мире через внешний локус контроля и логику оказывается здесь не только малоэффективной, но порой откровенно мешает, выращивая чувство вины, бессилия, вызывая фрустрацию, что также включает защитные механизмы психики и заставляет отстраняться от ребенка, а порой и вовсе ведет к эмоциональному выгоранию. Выгорание особенно вероятно в ситуации, где социальная среда не дает поддержки, а скорее выполняет контролирующую, оценивающую, критикующую функцию — “сама родила, сама и разбирайся”, “сама успокой, чтобы твой ребенок не создавал нам проблемы”. “А что ты хотела?! Ты же мать!” “Какая ты мать, если не можешь ребенка успокоить…”

Второй этап развития материнства ставит перед женщиной новые задачи. Ребёнок растет и неизбежно входит в период планомерного процесса сепарации из первичного симбиоза. Этот процесс будет идти по спирали на протяжении всего периода рождения, формирования и становления личности ребенка. Но выход из первичного слияния в симбиозе начинается уже во 2 полугодии первого года жизни и проходит несколько фаз, подробно описанных в работах М. Малер и Ф. Пайн [3]. Пик сепарационного процесса приходится на 3 год жизни, когда ребенок начинает формировать и практиковать свое отдельное от матери “Я”. Нуждаемость ребенка в матери еще не падает, а его требовательность и конфликтность растет. Это оказывается новым испытанием для женщины и заставляет её заново осознавать себя в материнстве. Если на начальном этапе все трудности были пройдены, и слияние состоялось, дало удовлетворение, радость, то сейчас женщина начинает испытывать тревогу — что случилось? Почему наш совместный рай взаимопонимания разваливается? Что я делаю не так? Что я должна делать, чтобы корректировать, направлять ребенка? Если мой ребенок валяется в торговом центре с истерикой — я хорошая мать или плохая? Также для многих именно этот период вносит контекст социального сравнения (на детских площадках, в детских развивающих центрах): “мой ребенок ведет себя так, а её ребенок ведет себя иначе — я хорошая мама или плохая?” Женщина начинает или продолжает, уточняет активный процесс самоопределения, поиска знания о воспитании, о “правильном” материнстве, слушает экспертов, читает книги, порой получает дополнительные образования в области педагогики или психологии. Фактически, она “проживает эпоху модерна” в своем материнстве.

На этом этапе также есть свои специфические сложности:

  1. Для некоторых мам это актуализация собственных травм развития на этапе контрзависимости — по исследованиям, проведенным супругами Уайнхолд [9]. Именно в этом этапе многие из женщин испытали на себе опыт отвержения со стороны матери, если они вели себя не так, как она хотела, если они проявляли собственную волю и желания, если мать не приветствовала их самостоятельность либо слишком торопила в её обретении и не давала достаточно ресурса поддержки. Если вспомнить исторический анамнез нашего общества, то мы понимаем, что, фактически, большинство современных матерей имеет на этом этапе факторы неблагополучия, которые были в той или иной мере прожиты, компенсированы либо проработаны к моменту рождения собственных детей, что случается не всегда.
  2. Многие женщины на этом этапе теряют веру в себя, поскольку поведение ребенка становится все менее социально-одобряемым, а значит — ставится под сомнение и их материнский успех, разнятся мнения и подходы экспертов воспитания, совместить которые, чтобы оставаться “хорошей” матерью, — не удается.
  3. Для многих женщин трудно выдерживать конфликт с ребенком, его противление и оппозиционирование, необходимое на этом этапе для выделения своего “Я” из целостности диадического “мы с мамой”. По исследованиям И.И. Мальковой и Л.Г. Жедуновой [4] страх конфликта оказывается трансгенерационной проблемой. Из страха перед конфликтом многие мамы занимают позицию попустительства, угождения ребенку, которые накладываются на популярный тренд об эмоциональной открытости матери, что возводится в сверхценность, понимается тотально и вызывает тенденцию к эмоциональному заражению вместо контейнирования эмоций ребенка, особенно у матерей, неблагополучно прошедших собственный сепарационный процесс и сохраняющих тенденцию к слиянию и эмоциональной зависимости [8, с. 124], которая переносится и в отношения с ребенком. Как правило, такое положение дел сильно ослабляет умение матери и ее готовность выставлять ребенку здоровые границы, что ведет к задержке в первой фазе слияния с ним. Рано или поздно это приводит мать к истощению, эмоциональному выгоранию, срывам, ведь сохранение диадических отношений не предусмотрено природным ресурсом как неограниченное. Психофизиологическое единство перестает быть позитивным природным фактором и мешает ребенку развиваться личностно и социально, а мать сводит к состоянию “питательной среды”, “базы жизнеобеспечения”. Это приводит как к неудовлетворенности женщины своей жизнью — “я растворилась в детях”, “они забрали мою жизнь”, “я стала никем”, “я просто сижу с детьми и не развиваюсь”, “я не состоялась даже как мать — дети меня ни во что не ставят”, — так и к отсутствию эффективности в выполнении ею воспитательной функции, мешает перейти к следующему этапу естественного цикла её материнствования.

Третьим этапом, согласно теории парадигмального анализа, оказывается постмодерн — в контексте онтогенеза материнствования это период выполнения функций воспитания, материнского труда. Здесь уже подросший ребенок проживает в норме свои аспекты инициации — переход из семейной среды в детский сад и далее в школу. Справедливости ради нужно отметить, что все чаще мы видим тенденцию, когда мать, задерживаясь личностно на предшествующих фазах (особенно задержавшись с ребенком в слиянии), не готова отпустить его в детский сад, и даже в школу, выбирая семейные формы обучения из страха сепарации. У многих матерей с подобной тенденцией сохраняются элементы гиперопеки, эмоциональной зависимости с ребенком, длительное ГВ, совместный сон, бытовая несамостоятельность ребенка — мама кормит, одевает, завязывает шнурки, делает все вместе с ребенком и в 5-10-12 лет.

Для женщины-матери это период, когда она уже в большей мере должна взаимодействовать с социумом в аспектах воспитания, выстраивая свою коммуникацию с учителями, тренерами, друзьями ребенка, их семьями, проходя вторичную социализацию и инкультурацию в качестве матери ребенка; создавая социальную и культурную, смысловую и творческую среду, внутри которой происходит развитие ребенка. Многие аспекты материнского труда становятся более функциональными — организовать, проверить, сопроводить логистически. Здесь часть женщин чувствуют себя более уверенно, поскольку можно “выйти из сферы чувств” и опереться на логику, планирование, фактически, — менеджерские навыки. Многим современным мамам это знакомо из сферы профессиональной деятельности, и порой они стремятся быстрее проскочить первые два этапа или внести в них подходы третьего периода: заменить эмоциональный чувственный аспект материнства на функционально-логический, операционный. Как правило, это ведет к тому, что поведение ребенка начинает страдать, поскольку ему для развития необходим эмоциональный обмен. Также страдает привязанность, начинается пассивное сопротивление директивам матери либо демонстративное оппозиционирование (в зависимости от темперамента и индивидуальности ребенка, а также стиля семейного воспитания).

 

Период постмодерна в материнстве может дать женщине много творческого вдохновения, интерес к все более сложному мышлению ребенка, возможностям обсуждения смысловой сферы, аксиосферы бытия, что обычно ведет её и к личностному развитию, ощущению реализации. Вместе с тем это период, на котором у женщины появляется больше возможностей выйти из доминирующей материнской роли и начать процесс саморазвития и в иных сферах жизни — отношениях с мужем, профессиональной, творческой деятельности. Часто успешное прохождение первых двух этапов приводит женщину к переосмыслению и  завершению своих собственных детских гештальтов, новому уровню личностного самоопределения, что дает толчок к большей самоактуализации, смене профессии, которая уже выбирается не по принципу внешнего вектора, заданного родителями или учителями (“иду в юристы потому что папа хочет, потому что физику не люблю, потому что конкурс доступный”), а исходя из более глубокого понимания своих личных интересов и устремлений.

Мы также видим и четвертый этап — переход к материнствованию с позиции метамодерна, которому свойственен высокий уровень осознанности, самоактуализации, реализованности, интегративной целостности разных сфер её жизни, где материнство становится на значимое, но все же одно из мест во внутренней самодиентификации женщины, осознающей себя как сложную целостность разнообразных целей, ролей, подходов, ценностей, эмоциональных состояний, внутри которых она может перемещаться в соответствии со своим осознанным выбором текущего момента. Материнству метамодерна присуще доминирование внутреннего локуса контроля с сохранением и учётом внешних обстоятельств, задач, коммуникативных связей. Основой материнства метамодерна нам видится достижение женщиной-матерью состояния интегративной целостности, которое дает ей внутреннюю опору, стержень, базирующийся на её аксиосфере, самореализации в выбранных контекстах жизни. Подобное материнствование приводит женщину к перманентному переживанию счастья как категории, не зависящей от внешних обстоятельств, что, в свою очередь, становится изобильной энергетической, эмоциональной, ментальной, физической средой для развития ребенка. Счастливая мать даёт ребенку феноменологическую базу опыта счастья, права быть собой, выражать себя, действовать, но также закладывает основу для того, чтобы научиться осознавать и интегрировать свои творческие импульсы с контекстом окружающей реальности, включающей других людей и их интересы.

Подобное отношение женщины к своему материнству представляется нам очень здоровым подходом к ребёнку и даёт ему целый ряд преимуществ в развитии. Среди них мы можем выделить следующие:

  • Самоактуализированная мать не нуждается в самоутверждении за счёт ребёнка и может дать отражение его личности с меньшим переносом своих незавершенных личностных конфликтов. Это даёт ребенку пространство для исследования и выражения себя, отношений с другими, внешнего мира;
  • Мать метамодерна умеет выдерживать свои чувства, и потому эмоционально открыта ребёнку, умеет контейнировать и отражать его чувства, какими бы они ни были, что позволяет ему быть собой и развивать свой эмоциональный интеллект;
  • Мать в достаточной мере сепарирована — как от своих собственных родителей, так и от ребенка, — что даёт ей внутреннюю эмоциональную свободу, благодаря которой она в состоянии дать ребёнку пространство быть собой, искать себя, пробовать, совершать ошибки. Она не обвиняет его в своих недостатках, неудачах, чувствах, не навязывает ему свою систему ожиданий, но при этом может поддерживать и направлять его развитие и исследование мира здоровой рефлексией, игрой, постановкой проблемных задач, развивающих его мышление и самосознание;
  • Личность матери метамодерна обусловлена не ожиданиями, страхами, фреймами своего детства, а контекстом ситуации, внутри которой находятся она и ребенок; это позволяет ребенку получить творческий опыт адаптивности к разворачивающейся среде с сохранением контакта с самим собой, своей истинной сущностью, что представляется крайне важным навыком в актуальное время, когда скорость перемен во внешнем мире становится все больше, и от человека требуется быстрая и пластичная подстройка под имеющиеся условия. Фактически, уровень стресса от изменений и способность к адаптации к ним становится ключевым аспектом успешности в современной действительности. (Умение сменить сферу деятельности, получить новое образование или расширить своё революционными открытиями текущего момента, и вписать их в свою деятельность, возможность легко менять место жительства, формат работы он-лайн/офф-лайн, любые промежуточные варианты и так далее).

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что материнская позиция имеет некоторую динамику эволюции как в обществе, так и в личном топосе (личностном пространстве) конкретной женщины-матери. Женщина может переживать своё материнство в контексте той или иной парадигмы и двигаться в своем развитии от одной парадигмы к другой. Безусловно, с каждым следующим ребенком она может продолжать эту динамику развития, “набирая уровни” осознанности, развиваясь личностно, все более сознательно и с личной ответственностью подходя к выбору своего собственного стиля материнствования.

В каждом из рассмотренных нами этапов, при переходе от одного к другому, женщине встречаются как возможности развития в рамках данного этапа относительно предшествующих, так и необходимость решать определенные задачи и столкновение со специфическими трудностями, привносимыми в её жизнь данным этапом.

Материнство эпохи метамодерна (материнство актуального времени) даёт широкое пространство возможностей развития как личности матери, так и личности ребёнка. Такое материнство (во множестве его конкретных практик) создает для ребенка определенную социально-культурную и психологическую среду, напитывающую его энергией счастья, правом раскрывать свой природный потенциал, действовать в соответствии с контекстом как внешней ситуации, так и внутренней творческой интенции собственного развития. Кроме того, в материнстве эпохи метамодерна сама женщина-мать предстает не только в виде функции, направленной на ребенка, но в качестве самодостаточной, самоактуализированной, интегративно-целостной личности, раскрывающей свой потенциал через творческое взаимодействие с миром.

Литература

1. Бойко С.Л., Пугач В.С., Лазаревич Д.С. Переживание кризиса смысла жизни в связи с рождением первого ребенка // Душевные расстройства: от понимания к коррекции и поддержке. / Материалы региональной научной конференции. — 2018. — С.38-40
2. Гребенюк А.А., Носцов А.Е. Психологические особенности человека культуры метамодернизма // Гражданское общество: проблемы и перспективы. — 2017. — С.7-11
3. Малер Маргарет С., Пайн Фред, Бергман Анни. Психологическое рождение человеческого младенца: Симбиоз и индивидуация. / Пер. с англ. — М.: Когти-Центр, 2011. — 413 с.
4. Малькова И.И., Жедунова Л.Г. Трансляция опыта как фактор формирования материнского отношения // Ярославский педагогический вестник. – 2011. – №3. – Том II (Психолого-педагогические науки). — C. 223-227.
5. Пискарев П.М. Метамодерн и интегративная методология гуманитарного знания. Диссертация на соискание ученой степени доктора психологических наук. —
[Электронный источник]. — Режим доступа: 
https://www.piskarev.ru/dissertation?fbclid=IwAR0XzFJR9ndwgZ93G3JnGau8ZV5DiJ08od8FJQxn8ZerfAqEg_c_rIq0prg
6. Пискарев П.М. Метамодерн. Счастье в квадрате. – М.: Эксмо, 2020. — 304 с.
7. Сорокина Е.Н. Нейрографический рисунок в снижении конфликтности в системе мать-ребёнок в контексте сепарационного процесса // Педагогика и психология в современном мире: теоретические и практические исследования: сб. ст. по материалам XL Международной научно-практической конференции «Педагогика и психология в современном мире: теоретические и практические исследования». – № 10(40). – М.: «Интернаука», 2020.

8. Сорокина Е.Н. Эмоциональная зависимость в материнстве и её влияние на сепарационный процесс с ребёнком // European Journal of Humanities and Social Sciences. — 2020. — №6. — С. 123-128

9. Уайнхолд Б.К., Уайнхолд Дж.Б. Бегство от близости. Избавление ваших отношений от контрзависимости — другой стороны созависимости. — СПб.: ИГ “Весь”, 2014. – 528 с.
10. Филиппова Г.Г. Психология материнства: учебное пособие для среднего профессионального образования / Г.Г. Филиппова. — 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательство Юрайт, 2020. — 212 с.
11. Шадрина А. Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в ХХI веке. — М.: Новое литературное обозрение, 2017. — 392 с.

Материнский миф “нашей части света”: ретроспективный анализ

Мать — один из ведущих архетипических образов, глубоко интегрированных как в представления каждого отдельного человека, так и в социальные представления (“коллективное бессознательное” общества) в целом. Так или иначе, он представлен в культуре практически любого народа: мать-сыра земля, Великая богиня, Богородица, наконец, Родина-мать — архетипический материнский образ, который можно считать одним из самых молодых (ХХ век). 

Мать является тем социально-психологическим фундаментом, при опоре на который и при взаимодействии с которым происходит становление личности человека. “Обязательный образ, на котором держится любая культура, — это положительная женщина-мать” [2].

Формирование внутреннего образа желаемого материнства происходит у каждой женщины (под влиянием большого количества разнообразных факторов, которые будут подробно рассмотрены ниже) с самого детства. Это процесс, в котором складывается внутренняя система представлений о том, что есть мать — как воспитатель, как женщина, как часть семьи и т.д.; что есть “прекрасная” и “ужасная” мать и как женщина-мать воспринимает себя саму в роли матери. Данную структуру мы назвали “материнским мифом”.

Актуальное обсуждение по проблеме внутреннего представления женщины о своем материнстве и о внешних социальных факторах, которые влияют на этот процесс, сегодня активно представлены в работах — как посвященных психологии материнства (Г. Филиппова [18], И. Малькова [14], Л. Жедунова [9], Н. Мицюк [15] и др.), так и в работах, отражающих историческую динамику представлений о материнстве в обществе (Ф. Арес [1], О. Подольская, М. Ремизова [16], Н. Пушкарёва [17], А. Шадрина [20], Ю. Градскова [23], Н. Черняева [19], Е. Жидкова [25], Т. Гурко [7]).

Говоря о материнском мифе, мы обращаемся, прежде всего, к теории архетипа. Понятие Архетипа или “первоначального образа” встречалось в древности у Филона Иудея по отношению к образу Бога в человеке. Это, однако, не изначальное понимание архетипа, который встречается уже у Платона (фактически, “мир идей”, эйдосов Платона можно трактовать и как своеобразный “мир архетипов”). В философии Платона под архетипом понимался умопостигаемый образец, беспредпосылочное начало (эйдос). В средневековой религиозной схоластике архетип — природный образ, запечатленный в уме. У Августина Блаженного архетип — исконный образ, лежащий в основе человеческого познания [12, с. 51]. Спор об универсалиях также можно рассматривать как “спор об архетипах”: так, под универсалией понимается некоторое явление, не имеющее конкретного предметного воплощения (например, “божья милость”, “благодать”, “доброта” и т.д.). Основным предметом спора об универсалиях является то, существуют ли архетипы на самом деле; решения этого спора предложены номиналистами (нет, универсалии — это всего лишь слова), реалистами (да, универсалии существуют в предметном воплощении, например, “идеальная доброта”), концептуалистами (да, универсалии существуют во множестве разных воплощений, и носителями доброты, например, являются конкретные люди).

В аналитической психологии Юнга архетипы — это система установок, которые являются одновременно и образами, и эмоциями, врожденными психическими структурами, находящимися в глубинах коллективного бессознательного и составляющими основу общечеловеческой символики [13, с. 21]. На положительном полюсе этого архетипа Матери находятся магический авторитет феминности, мудрость и душевный подъем, любой полезный инстинкт или импульс, доброта, эмпатия и поддержка. На негативном полюсе — “все тайное, скрытое, темное; пропасть; мир мертвых; все, что пожирает, соблазняет и отравляет; все, что вызывает ужас и является неизбежным, как сама судьба” [21].

Эта двойственность архетипа Матери неизбежно выражается в противоречивых чувствах, проживаемых каждой женщиной-матерью и в актуальное время, вызывая порой глубокий внутренний конфликт, стремление женщины к идеализации и попытке вытеснить негативные переживания, связанные с материнством. Мы хотим подчеркнуть амбивалентность материнства, актуальную и в настоящем времени: так, и современная мать, подобно ее древней прародительнице, давая ребенку жизнь, дает ему одновременно и смерть как неизбежную часть жизни и итог жизненного пути. Кроме того, принятие женщиной-матерью решения о сохранении или прерывании беременности — еще одно воплощение амбивалентности материнства.

Кроме глубинного архетипического образа матери и материнства, в каждом обществе также существует некоторый социальный миф, накладывающий на образ матери определенную совокупность характеристик, ожидаемых от женщины-матери, функций, которые она будет выполнять, качеств, которыми она должна обладать, эмоций, которые она должна переживать, действий, которые она должна совершать. В этом также проявляется двойственность материнского мифа, содержащего одновременно архетипический элемент и социальный элемент (“элемент социальных ожиданий”), одновременно архетипический и социальный образы.

И хотя социальная мифология рассматривается сегодня как феномен идеологической практики, конституировавшийся в зрелом виде в 19-20 вв. и представляющий собой сознательно целенаправленную деятельность по манипулированию массовым сознанием посредством специально сформированных для этой цели социальных мифов [4], в той или иной мере каждое общество в каждую из эпох создает некоторую систему общих социальных ожиданий, обобщенных норм и требований относительно разных сфер жизни его членов.

Социальный миф меняется в зависимости от исторической эпохи, в зависимости как от характеристик самого общества, его задач и бытующих в нём топосов (общих мест) представлений о мире, человеке, религиозных представлений (перенос на богов родительского образа), так и от потребностей, ожиданий общества к тому человеку-члену общества, которого оно хочет получить из первичной социальной ячейки — семьи.

Так, в эпоху премодерна материнство рассматривается как естественный биологический процесс, как часть природных процессов. Материнство тесно связано с функцией воспроизводства, плодородия, культами Матери-Земли. При этом, фактически, везде в аграрных культурах премодерна существуют (или сохраняются) развитые культы Божественной Матери, связанные с плодородием. Они, однако, не несут в себе личностной ассоциации для конкретной женщины-матери (конкретная мать не ассоциирует себя с Божественной Матерью).

В эпоху модерна материнство перестает быть просто биологической функцией, но начинает в большей мере определять социальную позицию женщины. Появляются социальные представления о том, что женщина-мать является воспитателем, “усмирителем” детской (воспринимаемой в тот период как грешной) природы. Появляется представление о родительской ответственности, возникает яркое противопоставление “матери-доброго ангела” и теневой части материнского архетипа, материнство в образах культуры начинает идеализироваться, сопоставляться с образом Богородицы.

Эпоха постмодерна формирует новый дискурс о материнстве: мать начинает рассматриваться с позиций критических, как и многие другие социальные и культурные феномены в эпоху постмодерна. Качество воспитания матерью подрастающих детей ставится под сомнение обществом, членов которого она воспитывает, и которое начинает предъявлять ей требования к личностным характеристикам конкретного члена общества. Кроме того, ставится под сомнение качество выполнения ею материнской функции и самими подрастающими детьми. Возникает образ материнской вины за все возможные трудности жизни её детей.

Вхождение общества актуального времени в эпоху метамодерна позволяет современной женщине-матери выбирать вектор своего материнства, материнские практики, которые она хочет выполнять, определять свой статус в связи с деторождением, делать свободный осознанный выбор (как стиля материнствования, так и репродуктивный выбор).

Вместе с тем, мы отмечаем тот факт, что женщина-мать актуального времени находится под неизбежным влиянием большого количества разнообразных установок, образов, влияний, которые складывают её личный образ того, что есть “мать”, что значить “быть матерью”, формирует её субъективные представления о диалектической дихотомии “хорошая-плохая” мать и собственном образе себя как матери в рамках этой двойственности, поиск индивидуального пути того, как быть “достаточно хорошей матерью” [5].

Вспоминая приведенные выше концепции архетипов, эйдосов и универсалий, отметим, что современная мать находится в плену некоторой идеи (эйдоса) идеальной матери (в понимании ее Платоном). Также современная мать нередко соотносит свой образ как матери и образ стиля своего материнствования — с образами “идеальной матери” и “идеального материнствования”, как если бы они существовали в некотором “платоновском мире идей”. Закономерно, что образ идеальной матери и идеального материнствования выигрывает в этом сравнении, и современная мать остро чувствует собственные недостатки, считает себя “недостаточно хорошей матерью”. Мы, в свою очередь, стремимся отойти от “платоновского”, “эйдетического” образа “идеальной матери” и “идеального материнствования” и предложить концепцию, близкую концепции средневековых универсалий в концептуалистском ее прочтении. А именно: если и можно говорить об универсалии матери и материнства, то не как об “идеальной”, существующей в некотором “мире эйдосов”, а как о существующей во множестве конкретных воплощений, во множестве конкретных образцов материнства. С этой точки зрения, каждая мать является воплощением этой универсалии, каждое материнство имеет отношение к ней.

Для описания внутренней системы убеждений, нарративов, образов, смыслов, аксиологических (ценностных) доминант конкретной женщины-матери о материнстве и о себе в рамках материнствования, мы предлагаем термин “субъективный материнский миф”, который представляется нам необходимым для исследования и описания эмического (внутреннего) опыта материнствования конкретной женщины-матери и внутренних факторов, которые влияют на неё.

В нашем представлении  субъективный материнский миф складывается под влиянием общего архетипа матери как части коллективного бессознательного, материнского комплекса (группа чувственно окрашенных, или тонированных, идей, связанных с переживанием образа матери [11, с. 173]), социального мифа о матери, личного опыта отношений с собственной матерью и интернализации этого опыта, семейного мифа (определённое неосознаваемое соглашение между членами семьи, поддерживающее семейное единство, формирующее образ семьи, семейное самосознание, семейную идентичность, регулирующее семейные правила, определяющее характер коммуникаций [3]), в рамках которого происходит трансгенерационная передача материнского комплекса.

В обществе “нашей части света” (термин, предложенный А. Шадриной для обозначения славянских территорий, вошедших в бывшее СССР (Россия, Белоруссия, Украина) и имеющие определенную культурно-историческую общность на протяжении длительного времени [20]) традиционно мать воспринимается как основной воспитатель ребенка, что находит отражение в кинематографе, литературе, социальной и коммерческой рекламе.   Соответственно, именно к ней обращен социальный дискурс, именно материнский миф сформирован более детально, чем отцовский. Нам представляется, что существует и отцовский миф, однако, гораздо менее “требовательный”, менее проработанный в деталях. Образ отца в социальном мифе чаще пересекается с образом мужчины вообще, и представлен как образ добытчика, что отражается даже в существующем положении дел, когда при расторжении брака основное ожидание к отцу заключается в своевременном выплачивании алиментов, что, как мы знаем, также происходит далеко не всегда, и проблема уклонения мужчины от финансовых обязательств при распаде семьи — частое явление нашей современности (“нашей части света”). Однако вопрос о том, как отец выстраивает коммуникацию с ребенком, какую психологическую основу их личности закладывает, чему учит, фактически, недостаточно представлен в риторике обсуждения детского воспитания — ни в экспертной среде, ни в средствах массовой информации, ни в бытовом сознании. Хотя, справедливости ради, мы также должны отметить, что последние два десятилетия образ “включенного отцовства” все более проникает в нашей общество и реализовывается в молодых семьях, стремящихся к равноправному распределению родительских обязанностей, включенности в родительствование. Все чаще появляются семьи, где отец присутствует на родах, берет отпуск по уходу за ребенком, носит ребёнка в слинге (осуществляет холдинг, “донашивание”), участвует в уходе в младенческий период и в воспитании ребенка в дальнейшем.

Нами был проведен небольшой опрос общественного мнения (отметим, что выборка смещена, т.к. в ней представлены, преимущественно, люди с высшим образованием и средним, средне-высоким уровнем дохода) с целью увидеть бытовое отношение к образу матери и отца. В опросе приняли участие 94 человека в возрасте 24-63 лет, преимущественно женщины (90 человек; в большинстве случаев мужчины отказывались от прохождения опроса, узнавая, что он о родительстве, что также представляется нам достаточно показательным). Из опрошенных  64.9% указали мать как того родителя, кто несет реальную ответственность за детей, лишь 1.1% отметили отца, остальные указали, что оба родителя должны нести ответственность за детей, однако из них 11% внесли уточнение, что на практике все же мать оказывается тем, кто несёт реальную ответственность за ребенка или детей. Из опрошенных 93.6% указали, что мать принимала участие в их воспитании и 61.7% опрошенных указали, что в их воспитании участвовал отец.

Фигура отца часто представлена как фигура героическая, но далекая (что, на наш взгляд, является отголоском Второй мировой войны и большого количества погибших отцов-героев), либо как фигура часто слабая, инфантильная и инфантилизированная в социальном представлении (муж — “еще один ребенок в доме”), что также может быть отголоском войны, после которой основная часть мужчин испытывали ПТСР, который, однако, никак не диагностировался в то время, что вызывало такие социальные и индивидуальные последствия, как алкоголизм, психо-эмоциональная неустойчивость, погруженность в свое переживание, отстранение от эмоциональных связей и реальной жизни (социальное и эмоциональное отчуждение). Далее эта же динамика была продолжена стрессовым периодом слома социальной системы в 90-е, когда многие реализовавшие себя в профессии мужчины неожиданно оказались без работы, возможности найти себя в новых социально-экономических условиях, что также многих привело к попыткам снять стресс через алкоголь, уход в появляющиеся компьютерные игры и другие формы зависимого поведения.

Опрошенные респонденты описывали “прекрасную” мать с большим количеством эпитетов, связанных с её эмоциональной сферой: любящая, нежная, чуткая, добрая, радостная, теплая, мягкая. При этом так же отмечали и качества терпеливая, заботливая поддерживающая и понимающая, принимающая. Анализируя семантику полученных ответов (респонденты сами подбирали слова для описания), часто звучали обобщающие слова (например, “всегда”, “всё” плюс позитивно окрашенные прилагательные, глаголы — “все успевающая”, “всегда добрая”; “бесконечно” плюс позитивные качества — “бесконечно терпеливая”). Как видим, идеализация материнского образа отражена уже в семантике, представленной в опросе; никто не будет спорить с тем, что “бесконечно терпеливая” мать в реальности не существует. В то же время, “прекрасный” отец чаще был описан словами: “сила”, “защита”, “опора”, “поддержка”, одновременно с которыми были представлены прилагательные “добрый”, “заботливый”, “интересующийся детьми”, а также часто встречалось слово “обеспечивающий”. Отметим, что образ “прекрасный отец”, в отличие от образа “прекрасной матери” ближе к реальности, имеет более реалистичные черты, содержит меньше обобщений.

Описания “ужасной” матери часто оставались в риторике девиантного материнства (“оставляет детей в роддоме”, “бросает детей”, “алкоголичка”, “наркоманка”, “кукушка”). Так же часто “ужасная мать” в данном опросе описывается в терминах, отражающих эмоциональную недоступность (“безразличная”, “холодная”, “отстраненная”, “равнодушная”) либо в словах, отражающих плохую эмоциональную саморегуляцию (“тревожная”, “истеричка”, “орет”, “срывается”, “всегда раздраженная”). Так же описания “ужасной” матери включали в себя группу слов, отражающих, на наш взгляд, формирующийся в настоящий момент под влиянием открытого психологического знания и популяризации обучающих курсов и программ в области материнства (проект Большая Медведица, Интуитивное Материнство, FamilyTree и др.), тренд зрелых представлений о том, что женщина должна заботиться о себе, чтобы иметь силы выполнять материнские функции и заботиться полноценно о детях. Так многие респонденты описывали “ужасную” мать как ту, что “не заботится о себе”, “заботится только о детях”, “загнанная лошадь”, “уставшая”, “ничего не успевает”, “инфантильная, сама как ребенок”, “выбившаяся из сил”, “забывшая себя”. Отметим, что результаты опроса представляются нам воплощенным “двойным капканом” материнского мифа: с одной стороны — недостаточно хорошая забота о ребенке, с другой — недостаточно хорошая забота о себе, при условии, что само понятие “достаточно хороший” — расплывчато и, в силу этого, труднодостижимо. Так, время матери ограничено, и тот его отрезок, который отдан на заботу о себе, неизбежно будет “отнят у ребенка”, что может повлечь за собой материнскую вину и социальное осуждение.

В то же время, риторика ответов относительно образа “ужасного” отца оказалась поделенной на два основных направления: агрессивный образ (“тиран”, “драчун”, “бьёт”, “деспот”, “агрессивный”, “жестокий”) и образ инфантильный, самоустранившийся (“зависимый”, “инфантильный”, “безответственный”, “отсутствующий”, “бросающий детей”).

По нашему представлению, не только бытовой миф, но и социальный миф о матери носит в нашем обществе гораздо более определенные черты (по сравнению с отцовским мифом).  Мы можем связать это как с остающейся достаточно высокой тенденцией общества “нашей части света” придерживаться “традиционных ценностей”, подходов к семье и ролям мужчины и женщины в ней. Кроме того, с момента создания советского государства, материнский миф не только тесно связан с бытовым представлением о том, какой должна быть мать, но взят под контроль государственной идеологической системой. Материнство становится “государственной заботой” как форма создания определенного образа “гражданина”, которого она воспитывает, кроме того, формируются и насаждаются государственные представления о роли женщины-матери в социально-экономической жизни страны.  Риторика подхода государства к материнскому мифу меняется в зависимости от задач, стоящих перед государством на том или ином этапе, но устойчиво обеспечивается социальной рекламой и пропагандой. Как указывает А. Шадрина, “представления о потребностях в сфере заботы не статичны и всегда находятся в тесной связи с социально-экономическим контекстом” [20, с. 110]. Опираясь на проведенный ею анализ государственного отношения к материнству в “нашей части света” на протяжении последнего столетия, мы можем увидеть следующую динамику социальных установок, транслируемых женщине-матери.

В публикациях 1920-х годов материнство интерпретировалось как своего рода бремя женщины, которое необходимо облегчить посредством контрацепции, чтобы освободить женщин для социальной активности; обсуждались право прервать нежеланную беременность и необходимость передачи заботы о детях государству [23, с. 92]. Происходит популяризация норм гигиены, растет авторитет медицинских экспертов; изданная в 1920-е годы “Книга матери (Как вырастить здорового и крепкого ребенка и сохранить свое здоровье)” открывается главой “Детская смертность”, ставящей целью сломать привычно-фаталистическое отношение к младенческой смертности [19, с.128]. Практической задачей виделось “заставить мать отдать ребенка Советскому государству”, то есть передать его или её на воспитание в государственные учреждения: детские сады, школы, интернаты [10, с. 18].

К середине четвертого десятилетия ХХ века ситуация в государстве меняется. В результате снижения детской смертности и роста стоимости заботы быстро сокращается рождаемость [8, с. 81]. К 1935 году число разводов по сравнению с 1913 годом увеличивается в 68 раз [24, с.87]. В результате официальная идеология отстраняет концепцию свободного выбора организации личной жизни, ее место занимает идея “семейного долга”. От женщин теперь ожидается, что они будут не только энтузиастками строительства коммунизма, но и преданными матерями [8, с. 74]. На смену революционной идеологии “сознательного материнства” приходит пропаганда “социального подхода к вопросу деторождения”. Государство репрезентируется как главный помощник женщин, медики становятся лицом господдержки. Беременность, роды и забота о детях все больше передаются под контроль медицинских экспертов [22, с. 85]. В условиях большого количество безнадзорных детей, появляется идеология новой символической семьи: “дедушка” Ленин, “отец” Сталин и “родина-мать” [24, с. 121]. В военное десятилетие идея моральной ответственности матери за детей постепенно заменяет предыдущее понимание материнства как обязанности соблюдать правила гигиены и обеспечивать основные нужды ребенка [23, с. 96]. В агитационных материалах, фильмах и книгах военного периода, в отличие от “довоенного образца”, мать становится мистической героиней, способной на любые подвиги ради спасения детей” [23, с. 79], возникает и популяризируется идея материнского самопожертвования. Метафорически говоря, образ Родины-матери, знакомый советским гражданам по плакату “Родина-мать зовет”, призывает не только на военный подвиг, но и на подвиг материнский. Родина-мать требует самоотречения и самопожертвования от каждой советской матери. Это самоотречение выражается не только в том, чтобы “отдать своих сыновей” на героический подвиг, но и в том, чтобы положить свою жизнь на их воспитание.

В период “оттепели” (1950-1960 годы), одновременно с частичной либерализацией семейного законодательства после смерти Сталина, усиливается общественный контроль над частной сферой [25, с.47-64].

Возрастает число незамужних женщин в связи с колоссальными потерями мужского населения, брак остается очень хрупким, несмотря на усложненную процедуру разводов. Алкоголизм, отсутствие позитивной ролевой модели для мужчин в мирное время, идеология традиционного гендерного разделения труда приводят к деградации мужской семейной функции и становятся главной причиной разводов [25, с. 53]. Если от женщин ожидалось, что они будут совмещать “поддержание домашнего очага”, оплачиваемую работу и участие в общественной жизни, то мужчины в бытовой реальности нередко совпадали с сатирическими изображениями отцов семейств, лежащих на диванах с газетами, изредка шлепающих детей и исчезающих “по своим делам” [20, с. 134].

Во второй половине ХХ столетия начинают преобладать идеи детоцентризма и переживания о выживании ребенка сменяется беспокойством о “полноценном развитии”. Такой подход требует от матери новых качеств: к элементарным знаниям о поддержании жизнедеятельности добавляются педагогические навыки. Мать назначается ответственной за физическое, эмоциональное и интеллектуальное развитие ребенка [20, с. 135]. Тезис “счастья материнства” теперь занимает центральное место при обращении к теме воспроизводства и заботы о детях [22, с. 112]. Только на этом этапе в публикациях отец впервые начинает упоминаться как родитель, при этом женщины этого периода отмечают, что отцы очень незначительно были включены в рутинную заботу о детях, в городском фольклоре нередко муж обозначается “старшим ребенком” в семье [24, с. 336].

1970-е годы знаменуются переходом от однодетных к малодетным семьям; государство разделяет с женщинами заботы материнства, с книгой доктора Спока приходит концепция психологического развития детей. При этом идея “воспитания трудом” вытесняется идеей эмоциональной заботы [24, с. 260]. Вместе с тем, ужесточается государственный контроль над выполнением родительских функций, несоответствие нормам которых грозит лишением родительских прав. Советский кинематограф начинает говорить о матери в категориях психоанализа [20, с. 143]. С 1970-х годов образ матери в кино получает новое звучание. Репрезентация детско-родительского мира обретает форму сложных психологических переживаний, в фильмах поднимаются ранее не замечаемые вопросы амбивалентности чувств матери и ребенка, обсуждаются идеи о цене материнской жертвенности и возможности совмещать семейную работу с профессиональной реализацией. Возникает идея особой психологической, почти мистической связи между матерью и ребенком [20, с. 146].

Идеология “постсоветского традиционализма” (проявляющаяся в девяностые годы ХХ века), фактически, сводит семью к репродуктивной функции, к задачам деторождения и социализации детей. Отношения супругов рассматриваются как производные от их функции родительства, семья без детей некоторыми социологами даже не рассматривается как семья, а только как “семейная группа” [6]. Мать получает противоречивое послание: все чаще звучит критика детских образовательных учреждений и одобряется длительное пребывание матери с ребенком, при этом трудное экономическое положение не оставляет женщинам возможности надолго покидать сферу оплачиваемого труда. Новым педагогическим ориентиром становится западный подход, подразумевающий, что детей нужно учить не социальным нормам и ценностям, но поощрять развитие их индивидуальности и автономии [7, с. 68].  В обществе растет идея исключительной ответственности родителей перед обществом, что порождает конкуренцию за звание “хорошей мамы”, в результате которой возникает риторика “материнской вины” [20, с. 150].

Начало ХХI века характеризуется в публичной политике обращением к теме “защиты детей”, внутри которой рассматривается как исключительная ответственность родителей, так и новый виток усиления социальных институтов (школы) как “лучших органов контроля” над поведением ребенка. Также в этот период развитие информационного пространства и многообразия возможностей, форм социальной и семейной жизни приводит к большей включенности определенной части отцов в вопросы воспитания, рождения, становления личности детей. С другой стороны, появляется дискурс нераздельной материнской ответственности за предотвращение детских психологических травм [20, с. 158].

Сейчас пространство объективного материнского мифа в “нашей части света” характеризуется следующими чертами: так, это (сохраненный с советских времен) миф о жертвенном материнстве в сочетании с современным прозападным мифом о “хорошем старте” ребенка, ответственность за который также несет мать; миф о безусловной ценности ребенка в сравнении с ценностью мужчины (что выливается в конкурентность ребенка с мужчиной и вытеснение мужчины из поля семейных отношений, а также в нарушение сепарационного процесса с ребенком). Эти и многие другие мифы, в сочетании с мифологизированной “материнской виной” (материнская вина — один из наиболее значительных материнских мифов современности) формируют пространство современного материнского мифа, который, в свою очередь, может иметь различные индивидуальные конфигурации.

Субъективный материнский миф каждой конкретной женщины складывается под влиянием как социальных факторов и ожиданий, так и под влиянием онтогенеза материнской сферы, интернализации образа собственной матери и качества прохождения сепарационного процесса с ней, семейного мифа о материнстве, личного опыта женщины-матери в игровой деятельности, нянчаньи, становлении материнского отношения в период беременности и взаимодействии со своими детьми.

Нередко субъективный материнский миф, сложившийся у женщины под влиянием указанных выше факторов, оказывается источником внутреннего конфликта женщины-матери, влияя как на качество ее проживания своего опыта материнствования, так и на качество взаимодействия с ребенком. И то, и другое требует осознания, пересмотра, сознательного уточнения и адаптации субъективного материнского мифа к имеющимся условиям, в которых разворачивается материнский опыт конкретной женщины-матери в данный момент.

Условия актуального времени, его задачи и требования сильно отличаются от тех, в которых происходило складывание материнской сферы самой женщины-матери. Мы полагаем, что значимым и эффективным направлением развития помогающих практик, в данном случае, будет разработка практических методов коучинговой работы с материнским мифом, целью которой будет самоактуализация женщины, позитивный пересмотр образа «Я» в материнстве, создание пластичного, адаптивного к новым меняющимся условиям образа женщины-матери и наработка навыков выбора практических моделей поведения в материнском труде в зависимости от контекста ситуации.

Пересмотр арсенала помогающих практик, как и пересмотр самого материнского мифа, а также — “материнского функционала” (обязанностей матери по отношению к своему ребенку) особенно актуальны в условиях пандемии, которая помогла выявить острые, конфликтные моменты материнствования современности и потребовала от матери высокого уровня адаптивности к меняющимся условиям. Говоря об условиях, мы имеем в виду не только сложности изоляции (как для активного ребенка, так и для его матери), но и сложности удаленного обучения, нарушения личных границ, отсутствия личного времени, пространства и качественного досуга женщины-матери. Женщина-мать, вынужденная постоянно быть в поле взаимодействия с ребенком, эмоциональной и физической доступности, близка к материнскому выгоранию. При этом, она находится под влиянием того же материнского мифа, согласно которому она должна быть поддерживающей, включенной и эмоционально доступной матерью. Очевидно, что сохранять такое состояние гораздо проще в условиях, когда речь идет о нескольких часах вечернего досуга и продуктивных семейных выходных на природе или в развивающем центре. Современные женщины-матери живут в представлении (часть материнского мифа), что сохранять ресурсное состояние необходимо и в условиях изоляции, удаленного обучения и постоянного взаимодействия с ребенком, а также текущей домашней работы и “домашнего офиса” (удаленной работы). Кроме того, женщина оказывается модератором коммуникативных взаимодействий между всеми членами семьи, медиатором внутрисемейных конфликтов, “устроителем” благоприятного эмоционального климата в семье, что, в условиях семейной изоляции, видится нам (и оказывается по факту) почти невыполнимой задачей.

Коучинговые практики позволяют выработать новые модели поведения в текущих условиях, а также пересмотреть жесткий материнский миф о “достаточно хорошей матери” в пользу пластичности последнего: “достаточно хорошая мать” как миф и выработанный “кодекс действий” меняется под воздействием актуальных реалий. “Достаточно хорошая мать” может не только, например, водить ребенка в развивающий центр и на кружки, но и привлекать его к самостоятельной бытовой работе, самостоятельному обучению, просмотру мультфильмов, “бесполезному” времяпрепровождению в то время, которое она уделит своему отдыху или работе в “домашнем офисе”. Нам видится также актуальной модель мультиролевой личности (интегративной множественности ролей женщины-матери), где материнская роль не только не является единственной, но и может не быть ведущей ролью в определенных условиях.

Таким образом, коучинг зарекомендовал себя как действенный инструмент работы с материнским мифом и ассоциированными с ним трудностями для женщины-матери “нашей части света”.

Литература

1. Арес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке / Пер. c фр. Я. Старцева, В. Бабинцев. – Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 1999. — 416 с.
2. Безносюк Е. В. Психопатология современной культуры. – [Электронный источник]. – http://www.ipr.by/ru/articles/2004/article_2.html
3. Варга А. Я. Системная семейная психотерапия. – СПб., 2001. – 187 с.
4. Взгляд на понятие “социальный миф” // Студопедия. – [Электронный источник]. – https://studopedia.ru/16_29914_vzglyada-na-ponyatie-sotsialniy-mif.html
5. Винникот Д. Маленькие дети и их матери. — М.: «Класс», 1998. — 78 с.
6. Гапова Е. О Гендере, нации и классе в посткоммунизме // Гендерные исследования. – 2005. – №13. – С. 189-206
7. Гурко Т.А. Родительство: социологические аспекты. – М.: Центр общечеловеческих ценностей, 2003. – 164 с.

8. Демографическая модернизация России, 1900-2000 / под ред. Г.В. Вишневского. – М.: Новое Издательство, 2006. – 608 с.

9. Жедунова Л.Г., Посысоев Н.Н. Роль семейного мифа в восприятии и интерпретации субъективно значимых событий // Вестник ЯрГУ. Серия Гуманитарные науки. – – №4(26). – С. 86-90
10. Игнатович А. Магистерская работа “Большой экран для маленьких: Производство гендерной субъективности советским детским кинематографом 1920-х — начала 1950 х годов. – Вильнюс: Европейский Гуманитарный Университет, 2012. – С. 14-24
11. Колесникова В.И. Материнский комплекс: роль и значение в процессе личностного развития (юнгианский подход) // Учёные записки крымского федерального университета имени В.И. Вернадского. Социология. Педагогика. Психологоия. — 2015. — №4 — С. 172-181
12. Лейбин В.М. Словарь-справочник по психоанализу. – СПб.: Питер, 2001. – 688 с.
13. Макешина Ю.В. Феминизм и психоанализ: интерпретация материнских архетипов К.Г. Юнга // Наука. Культура. Общество. — 2015. — №1. — С.18-25
14. Малькова И.И., Жедунова Л.Г. Трансляция опыта как фактор формирования материнского отношения // Ярославский педагогический вестник. – 2011. – №3. – Том II (Психолого-педагогические науки). — C. 223-227.
15. Мицюк Н.А. Проблема материнства в современных зарубежных исторических исследованиях // Вестник ТеГУ. Серия «История». – 2015. – №2. – C. 124-134
16. Подольская О.Б., Ремизова М.Н. Проблемы Материнства в современном социуме // Наука в центральной России. – 2013. — №5S. — С.47-53
17. Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси Х-ХVII вв. // Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени. — М.: РАН, 1996. — С. 211-341
18. Филиппова Г.Г. Психология материнства: учебное пособие для среднего профессионального образования / Г.Г. Филиппова. — 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательство Юрайт, 2020. — 212 с.
19. Черняева Н. Производство матерей в Советской России: учебники по уходу за детьми в эпоху индустриализации // Гендерные исследования. – 2004. – №12. – С.120-138
20. Шадрина А. Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в ХХI веке. — М.: Новое литературное обозрение, 2017.  — 392 с.
21. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов / Пер. с англ. — К.: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996. – 384 с.
22. Carlbäck Helene. Lone Motherhood in Soviet Russia in the Mid-20th Century — In a European context // And they lived happily ever after. Norms and every day practiсes of family and partnerhood in Russia and Central Europe/ Budapest; New York: Central European University Press, 2012.
23. Gradskova Yulia. Soviet People with Female Bodies: Performing Beauty& Maternity in Soviet Russia in the Mid 1930-1960s // Sodertorn University College, Centre for Baltic and East European Studies. Doctoral thesis, monograph, 2007
24. Kelly Catriona. Children’s World: Growing up in Russia, 1890-1991. New Haven and London: Yale University Press, 2007.
25. Zhidkova Elena. Family, Divorce, and Comrade’s Courts: Soviet Family and Public Organizations During the Thaw // And they lived happily ever after. Norms and every day practiсes of family and partnerhood in Russia and Central Europe/ Budapest; New York: Central European University Press, 2012.

Амбивалентность материнства и представления о любви как осевая доминанта субъективного материнского мифа

Амбивалентность материнства и представления о любви как осевая доминанта субъективного материнского мифа

Библиографическая ссылка: Сорокина Е. Н. — Амбивалентность материнства и представления о любви как осевая доминанта субъективного материнского мифа// Современная наука — актуальные проблемы теории и практики №3 — 2021 — с. 118-126

Мы полагаем, что образ матери, представленный в культуре различных народов несет как общие архетипические черты, так и отпечаток культурных различий, связанных с той или иной культурой. Образ матери является, следовательно, архетипическим элементом и, одновременно, — социально-психологическим фундаментом становления личности.  Иными словами, на положительном образе матери держится и культура в целом (как на общемировом ее уровне, так и на уровне культуры отдельных народов), и внутренняя система представлений о себе и мире, свойственная каждому отдельному человеку. 

Особое значение образ матери (женщины-матери) имеет для самих женщин. Формирование внутреннего образа желаемого материнства начинается в детстве и продолжается всю жизнь, проходя определенные этапы онтогенеза материнской сферы (Г.Г. Филиппова [14]) — от собственного раннего телесного опыта взаимодействия с матерью — до позднего “постматеринского” опыта наблюдения за материнством других женщин (собственной дочери, невестки, других родственниц и т.д.). Генезис внутреннего образа желаемого материнства — процесс, в котором складывается собственная система представлений о том, что есть мать — как воспитатель, как женщина, как часть семьи и т.д.; что есть “достаточно хорошая мать”, “прекрасная” и “ужасная” мать, и как женщина-мать воспринимает себя саму в материнской роли. Данную структуру мы назвали “материнским мифом”. 

В аналитической психологии Юнга на положительном полюсе архетипа Матери (“прекрасная мать”) находятся магический авторитет феминности, мудрость и душевный подъем, любой полезный инстинкт или импульс, доброта, эмпатия и поддержка. На негативном полюсе (“ужасная мать”) — “все тайное, скрытое, темное; пропасть; мир мертвых; все, что пожирает, соблазняет и отравляет; все, что вызывает ужас и является неизбежным, как сама судьба” [18]. Термины “прекрасная” и “ужасная” мать, используемые в психологической работе с женщинами-матерями, несмотря на экспрессивность формулировок, видятся нам емкими, отражающими архетипический элемент материнского образа, а именно — его полюсов (крайне отрицательного и крайне положительного).

Отметим, что такая двойственность архетипа Матери неизбежно выражается как в социальных установках и представлениях о материнстве, так и в противоречивых чувствах, проживаемых каждой женщиной-матерью сегодня. Амбивалентность материнского образа вызывает порой глубокий внутренний конфликт женщины-матери, ее стремление к идеализации и попытке вытеснить негативные переживания, связанные с материнством. Амбивалентность материнства выражается и в том, что каждая мать — одновременно “прекрасная” и “ужасная”: так, давая ребенку жизнь, она дает ему одновременно и смерть как неизбежную часть жизни и итог жизненного пути. Кроме того, принятие женщиной-матерью решения о сохранении или прерывании беременности — еще одно воплощение амбивалентности материнства.

Амбивалентность материнства, вместе с другими элементами представления о матери, существующими в обществе (от древности до современности), формируют нарративную структуру, которую мы назвали “материнским мифом”. В нём мы выделяем “объективную” и “субъективную части”, где первая — “социальный элемент”: социально обусловленное представление о материнстве и материнствовании, существующее в обществе в тот или иной культурно-исторический период; а вторая — “индивидуальный элемент”: субъективное представление женщины-матери о материнстве и материнствовании, сформированное под влиянием “объективного мифа”,  архетипического образа матери, семейного материнского мифа и онтогенеза материнской сферы самой женщины. 

Сейчас пространство объективного материнского мифа в “нашей части света” (термин А. Шадриной [16]) характеризуется следующими чертами: 

миф о жертвенном материнстве (сохраненный с советских времён) в сочетании с современным прозападным мифом о “хорошем старте” ребёнка, ответственность за который также несёт мать; 

миф о безусловной ценности ребёнка в сравнении с ценностью мужчины (что выливается в конкурентность ребёнка с мужчиной и вытеснение мужчины из поля семейных отношений, а также в нарушение сепарационного процесса с ребёнком);

миф о материнской вине как один из наиболее значительных материнских мифов современности;

другие мифы.

Субъективный материнский миф каждой конкретной женщины складывается под влиянием как социальных факторов и ожиданий (филогенетический аспект), так и под влиянием онтогенеза материнской сферы, интернализации образа собственной матери и качества прохождения сепарационного процесса с ней, семейного (и родового) мифа о  материнстве,  личного опыта женщины-матери, пройденного в игровой деятельности, нянчаньи, становлении материнского отношения в период беременности и взаимодействии со своими детьми. 

Нередко субъективный материнский миф оказывается источником внутреннего конфликта женщины-матери, влияя как на качество её проживания своего опыта материнствования, так и на характер взаимодействия с ребёнком. И то, и другое требует осознания, пересмотра, сознательного уточнения и адаптации субъективного материнского мифа к имеющимся условиям, в которых разворачивается материнский опыт конкретной женщины-матери в данный момент. 

Актуальное обсуждение по проблеме внутреннего представления женщины о своем материнстве и о внешних социальных факторах, которые влияют на этот процесс, представлено в работах, посвященных психологии материнства (Г. Филиппова [14], И. Малькова, Л. Жедунова [7], Н. Мицюк [8] и др.), и отражающих историческую динамику представлений о материнстве в обществе (Ф. Арес [1], О. Подольская, М. Ремизова [10], Н. Пушкарёва [11], А. Шадрина [16], Ю. Градскова [19], Н. Черняева [15], Е. Жидкова [20], Т. Гурко [3]).

Говоря о том, что женщина формирует свое представление о собственном материнстве не только на основании принятых социальных норм, ожиданий и директив общества (в совокупности с индивидуальным опытом игры, нянчанья и т.д.), но и на основании семейных и родовых материнских мифов, мы имеем в виду передаваемые ей со стороны женщин рода ожидания от материнства, матери и ребёнка, представления о материнстве и матери, наполненные, как правило, историями, проекциями, опытом и несостоявшимися ожиданиями мамы, бабушки, прабабушки и других женщин семейной родовой системы. 

Здесь мы обращаемся и к трансгенерационным законам и механизмам передачи элементов опыта и подходов материнского отношения внутри родовой системы, которые оказывают влияние на субъективное переживание женщиной своего материнства. Как указывают Л.Г. Жедунова и Н.Н. Посысоев, межпоколенная передача семейного опыта выражается в трансляции семейного мифа, включающего в себя совокупность представлений членов данной семьи о ней самой. Эта трансляция актуализируется в кризисные моменты (социальные перемены, приход нового человека в семью) [4, с. 88]. Как мы видим, актуальное время изобилует переменами на всех уровнях общества, что обостряет, на фоне появления в семье детей, “фильтры разрешений и запретов” [4, с. 88], которые проявляются косвенно в виде определённых (часто не осознаваемых) чувств и эмоций. 

Более того, учитывая череду сильных травматических потрясений ХХ века, затронувших, так или иначе, большую часть семей “нашей части света” (две мировые войны, революция, гражданская война, голод, коллективизация, раскулачивание, доносы, репрессии, распад семей, где от детей требовали отречься от родителей — “врагов народа”, массовое переселение народов, и т.д.), семейный миф часто несёт в себе много тяжёлых чувств, переплетений, не соответствующих текущему моменту времени установок. Так, ссылаясь на исследования Д. Шехтера, Ф. Рупперт описывает: “Травмированные родители с симптомами посттравматического стрессового расстройства передают травматические переживания, в ходе постоянной интеракции, своим детям посредством речи и поступков” [12, с. 84]. К аналогичным выводам приходит К. Бриш, который отмечает, что для детей особенно важна категория непроработанной травматизации у человека, к которому ребёнок испытывает привязанность, так как здесь была выявлена межпоколенческая связь с дезорганизованным поведением привязанности у ребёнка [2, с. 106]. Кроме указанных механизмов трансгенерационного опыта, А.А. Шутценбергер вслед за исследованиями И. Бузормени-Надь указывает на важность лояльности группе, которая “находит резонанс и присутствует в каждом из членов семьи, с одной стороны, в виде обязанностей, учитывая их положение и роль, и, с другой стороны, в виде чувств по отношению к долгам и заслугам, своему личному стилю и своей манере соответствовать всему этому” [17, с. 65].

Таким образом, мы видим, что на субъективное переживание, нарратив о материнстве женщины-матери накладывается большой пласт опыта, в первую очередь, женщин её рода, часто, в нашей реальности, переживших неотгорёванные утраты, травматичный опыт материнства (нелегальные аборты, убийство близких, в том числе детей, родителей, мужей; сексуальное, физическое, эмоциональное насилие; героическое запредельное напряжение сил для выживания своего и детей и т.д.). Во многих случаях семейная история утеряна. Те, кто могли бы рассказать об этих событиях, умерли, так и не передав потомкам свои истории жизни (из страха или из-за непереносимости чувств или из соображений безопасности), архивные документы уничтожались и так далее. В итоге тяжелая семейная история остается в виде неясных тревог, страхов, директив, подавленных чувств, существующих в поле семейной системы и актуализирующихся в период, когда женщина становится матерью. 

Не менее важным оказывается также онтогенез материнской сферы самой женщины-матери. Г.Г. Филиппова [14] выделяет 5 этапов этого процесса, опыт каждого из которых закладывает то или иное представление женщины о себе в роли матери. Первым этапом оказывается взаимодействие с собственной матерью, вторым — развитие материнской сферы в игровой деятельности, третий этап — нянчанье, четвёртый — дифференциация мотивационных основ материнской и половой сфер, пятый — взаимодействие с собственным ребёнком. 

Как мы видим из практики консультирования женщин-матерей актуального времени в рамках проекта “Интуитивное Материнство”, у многих остаются те или иные пробелы на разных этапах формирования материнства.  У части женщин были отстраненные, нарциссичные, гиперопекающие или тревожные матери, взаимодействие с которыми часто закладывает травматический опыт собственного детства и желание “сделать все иначе” в опыте собственного материнства. Многие выросли, являясь единственным ребенком в семье, не имели не только полноценного опыта нянчанья, но впервые увидели младенца лишь в роддоме. В некоторых семьях игровая деятельность девочки-будущей матери рассматривалась как “лень”, “бессмысленное занятие” и не поддерживалась, заменяясь развивающими занятиями, той или иной формой обучения либо хозяйственного труда. Как результат большинство женщин-матерей отмечают трудности в игре с ребенком, в эмоциональном взаимодействии с ним. 

Дифференциация мотивационных основ материнской и половой сфер бывает осложнена для некоторых женщин опытом инцестуозных отношений, изнасилования, искаженных подходов к сексуальному воспитанию, раннему сексуальному опыту и т.д. Всё это часто приводит к внутреннему расщеплению идеализированного образа “прекрасной” матери, которой женщина хотела бы быть, и “ужасной” матери, которой она себя считает, “не дотягивая” до завышенной планки собственного идеального материнского мифа, что приводит к глубокому внутреннему конфликту, снижению самооценки себя в роли матери, которая нередко является ведущей, а порой — и единственной идентификацией женщины, формирует устойчивое чувство вины, собственной “бракованности”, “сломанности”, наращивая внутреннее напряжение, приводящее к неизбежным эмоциональным срывам, ещё более убеждающим женщину, что она “ужасная” мать. 

Итак, мы видим, что каждая конкретная женщина является носителем некоторой совокупности представлений, установок, программ, ожиданий, травм, опытов, определяющих, составляющих её личный миф о материнстве, о том, что такое быть “хорошей” матерью, и что значит быть “плохой” матерью. Часто эти установки носят противоречивый характер и остаются в латентном состоянии до появления собственных детей, но вызывают глубокий внутренний конфликт, когда наступает беременность и женщина начинает идентифицировать себя с ролью матери.

Сегодня мы видим беспрецедентный интерес со стороны женщин к вопросам воспитания, практикам материнствования, психологическому и педагогическому знанию. Активно происходит развитие психологии материнства (Г. Филиппова [14], М. Мягкова [9], А. Шадрина [16], Е. Коннова [6]), все более активно развиваются разного рода помогающие практики, курсы, тренинги для матерей. Некоторые женщины в нашем обществе оставляют трудовую деятельность и погружаются в воспитание детей, вкладывая в это все навыки менеджмента, освоенные в профессиональном обучении, получают дополнительное образование в области детской психологии, в области педагогики, логопедии и отказываются от посещения ребенком детских учреждений, считая своим долгом дать ребенку “хороший старт”. 

При этом, анализируя материнские интернет-сообщества, которые сегодня во множестве представлены во всех социальных сетях, мы видим, что женщина-мать часто испытывает тяжелые чувства: вину, чувство собственной материнской несостоятельности, страх допустить ошибку и причинить ребёнку вред или даже нанести психологическую травму. 

Современное материнское сообщество представлено женщинами разных поколений, что отличает его от материнских сообществ прошлого. Репродуктивные технологии, общее улучшение качества медицины, новые социальные возможности, рост продолжительности жизни делают возможным рождение ребёнка не только в юности и ранней молодости. И сегодня мы видим, что в одной и той же группе детского сада возраст мам разнится от 18 до 45 и более лет, фактически ставя в одну позицию женщин, которые могли бы быть дочерью и матерью.  Это также создает определенные сложности, ведь у представителей разных поколенческих групп “миф о материнстве” складывался весьма по-разному, под влиянием разных социальных условий и установок, под влиянием разных практик материнствования со стороны их собственных матерей. 

Иногда в сознании одной женщины сосуществуют и накладываются очень разные и противоречивые представления, вызывая постоянную тревогу о том, что “я могу что-то сделать не так”. Уровень самооценки женщины в роли матери бывает очень колеблющимся, порой заставляя её стремиться к внешней активной самопрезентации себя как “прекрасной” матери, за которой кроется её глубокая неуверенность в себе и тайное, глубоко эмическое представление, что я “ужасная” мать. По нашим наблюдениям, достаточно часто подобный внутренний конфликт остается на бессознательном уровне и вытесняется женщиной, особенно, если она уже имеет устойчивую позитивную самоидентификацию в других областях: профессии, общественной, научной деятельности. В этом случае негативное представление о себе входит в противоречие с общим образом себя и переносится на ребенка (“Я прекрасная мать, если бы только мой ребёнок не был таким трудным, больным, неправильным”). Начинается борьба за “исправление ребёнка”, чтобы сохранить позитивный образ себя как “прекрасной” матери. 

Мы намеренно вводим термин “прекрасная” и “ужасная” мать в противовес часто используемым “хорошая” и “плохая” мать, поскольку уровень доступности психологического знания для материнской среды сегодня очень высок и, более того, привлекателен. Это приводит к тому, что женщины, “начитавшись” специальной литературы, но не имея системной профессиональной подготовки, интерпретируют её достаточно своеобразно. Так, сегодня большое количество матерей прочли статьи об опасностях идеализации (“идеальное как неправильное, несуществующее”), о концепции “достаточно хорошей” матери, стараются избегать в своей семантике понятий “хороший” и “плохой”, ибо слышали, что это “неправильно”. Это, однако, не отменяет их внутреннего восприятия себя с позиций “хорошо-плохо”, но заставляет вытеснять это в область бессознательного. Поэтому мы опробовали в материнском сообществе проекта “Интуитивное Материнство” именно термины “прекрасная” и “ужасная” мать, что дало женщинам большее пространство для выражения своих истинных представлений и чувств, выводя, по сути, обсуждение материнства из сферы оценочной категоричности — в область образного восприятия, наиболее полно отражающего их внутренний миф о материнстве. 

Мы наблюдаем в практической работе с женщинами-матерями актуального времени в рамках проекта “Интуитивное Материнство”, что бессознательное представление о материнстве, привычное отношение к материнству как к “святому долгу”, “жертве ради детей”, непременному “счастью материнства”, “долгу каждой женщины”, — выводит огромный массив “трудных чувств” женщины в область тени (“трудные чувства” —  авторский термин). Женщина испытывает невыносимое давление, вину, ощущая раздражение, гнев, разочарование, бессилие, досаду, негодование, тоску, сожаление в своей повседневной практике материнствования. Вытесненные чувства становятся триггерами для эмоциональных срывов, потери субъективного ощущения радости, счастья, удовлетворённости своим материнством и постепенно подводят женщину к эмоциональному выгоранию, разочарованию в себе, своём материнстве, а порой и в ребёнке, ставя под вопрос желание рожать ещё детей. 

Размышляя о сути проявления “материнского мифа” в сознании каждой конкретной женщины, его субъективности и восприятии его как части собственной материнской самоидентификации, мы подошли к пониманию того, что он закладывается настолько рано (и преимущественно на бессознательном уровне), что зачастую не осознается женщиной как внешняя совокупность установок, но воспринимается как часть “само собой разумеющегося”, аксиоматичного. В этом плане материнский миф может быть достаточно ригидным, трудно поддающимся сознательному пересмотру. 

Как показывает наш опыт работы с матерями, женщина нередко принимает достаточно легко новую идею о себе, о материнстве, но достаточно трудно интегрирует её на уровень эмоций, телесных реакций и ощущений. Так сознательно она может понимать, что должна заботиться не только о детях, но и о себе, что её состояние определяет качество выполнения ею материнских функций заботы, но каждый раз, оставляя ребёнка с кем-то и уделяя время себе, например, для принятия ванны, она может испытывать чувство дискомфорта, вины, ей трудно расслабиться и “эмоционально перезагрузиться”. Вместо этого она тревожно прислушивается к тому, как там ребёнок, не расстроен ли он её кратковременным отсутствием. 

Описывая построение семейного мифа, Е.А. Клименко и С.В. Молчанов отмечают, что его можно рассматривать как некоторую систему утверждений, содержащих следующие черты: долженствование (предписание), сверхобобщение и избирательность восприятия [5, с. 212]. На наш взгляд, теми же чертами обладает и субъективный материнский миф. 

Как показывает наш опыт консультирования женщин-матерей актуального времени, большая часть из них проявляет избирательность восприятия, которая выражается в двойственности подхода к своему опыту и опыту других матерей, поведению своих детей и поведению других детей (например, капризное поведение чужого ребёнка воспринимается как усталость, с эмпатией, а своего ребёнка — как “ужасное поведение”, “он меня опозорил”, “только мой ребёнок так себя ведёт”). При обсуждении материнских амбивалентных чувств к ребёнку (любовь, радость — раздражение, злость), эмоциональных срывов, большинство женщин выражают позицию понимания причин, готовы сочувствовать другим женщинам, проживающим трудные чувства и выражающим их, но, в случае субъективного опыта, воспринимают их как проявление собственной материнской “профнепригодности”. 

Рассматривая сферу долженствований относительно материнства, мы видим и можем сказать, что они строятся вокруг системы понятий “любовь”, “забота”, “счастье” (при этом все три, как правило, оказываются тесно связаны в сознании женщины), и, с одной стороны, являются отражением позитивного архетипа Матери, с другой — носят уникальные черты, представляющие совокупность социальных, семейных, личных установок, повлиявших на формирование субъективного материнского мифа женщины. 

Рассмотрим наиболее частые долженствования, которые мы смогли выделить на основании консультационной работы с женщинами-матерями в рамках проекта “Интуитивное материнство” (репрезентативная выборка участниц — замужние русскоговорящие женщины-матери в возрасте 24-48 лет, образованы, относятся к среднему классу, занимают активную позицию в плане саморазвития, проживают в разных странах мира). 

Основной доминантой субъективного материнского мифа, совершенно закономерно, является представление о том, что мать должна любить своих детей. Все женщины нашей выборки включены в воспитание, развитие, заботу о своих детях. Некоторые посвятили себя материнству полностью, некоторые совмещают материнство и трудовую деятельность. Различия субъективного материнского мифа начинаются на уровне представления о том, что означает понятие “должна любить детей” (общее место того, “что есть мать”, основная архетипическая доминанта материнства).

Мы также должны отметить, что приведённое нами ниже описание типов долженствований носит скорее эмический (внутренний, переживаемый самой матерью) характер и проявляется, показывается женщиной-матерью только после выстраивания глубоких доверительных отношений с помогающим практиком. Если предложить таким матерям стандартные тесты материнского отношения, большинство из них, хорошо образованные в области психологии материнства, легко дают “хорошие”, “правильные” ответы, однако в личных беседах готовы поделиться глубинными переживаниями; многие отмечают рассогласование логики и чувств (“я знаю, что материнство предполагает разные эмоции, но когда я раздражаюсь на детей, я чувствую, что я недостаточно люблю их” и подобные).

На основании проведенного исследования мы можем выделить такие установки субъективного материнского мифа относительно “основного материнского долженствования” (“мать должна любить своих детей”):

1. Любовь = позитивные эмоции. Достаточно большое количество матерей представляет себе любовь только как эмоционально-позитивный спектр чувств. При этом для некоторых из них это требование является обязательным только по отношению к самой себе (“я не должна испытывать и, тем более, проявлять негативные чувства к ребёнку, иначе я “плохо” его люблю”). Многие также ощущают, что, если ребёнок испытывает к матери негативные чувства, значит она так “плохо любит” его, что он не чувствует достаточно её любви. 

2. Любовь = героическое напряжение сил и жертва. Носители подобной конфигурации субъективного материнского мифа отмечают, что им трудно расслабиться, просто играть с ребёнком, получать удовольствие от проведённого совместно времени. Они ощущают необходимость как будто бы постоянно показывать, как много они делают для семьи, для детей, как вовлечены в материнство. Часто они оставляют собственные потребности неудовлетворёнными, постоянно создавая ситуации стресса и преодоления (записать ребёнка на множество кружков, чтобы едва успевать на них; запланировать на день столько дел, чтобы было ощущение “некогда вздохнуть”; если ребёнок быстро сделал уроки, они сядут с ним “позаниматься дополнительно” и так далее). 

3. Любовь = близость, которая часто трактуется как полное психоэмоциональное слияние, отсутствие границ, физическое участие и присутствие матери во всех делах ребёнка. Носительницы подобного субъективного материнского мифа выбирают практики материнствования, подразумевающие длительное грудное вскрамливание, совместный сон с ребёнком, семейные формы обучения. Как правило это является отражением незавершенного сепарационного процесса самой матери, который также затормаживает и искажает сепарационный процесс ребёнка. 

4. Любовь = спасать, обеспечивать безопасность (от отца — “он всё делает не так, груб, портит ребёнка”, от требований воспитателей и учителей — “он устаёт, они его не понимают, они слишком строги к нему”, от других детей — “вдруг его обидят”, негативных эмоций — “главное, чтобы не плакал, у него чувствительная нервная система”, жизненных трудностей — “я готова всё сделать, чтобы у него всё получалось”, от опасностей внешнего мира — “я буду следить за его соцсетями” и т.д.).

5. Любовь = деятельность. Носительница данного субъективного мифа материнства проявляет постоянную бурную активность: проверяет уроки, организовывает досуг, общение с другими детьми, разного рода развивающие и развлекающие активности, кормит, учит, лечит, “проговаривает чувства”. Ей трудно дать ребёнку пространство для проявления себя и самостоятельной деятельности. Она чувствует себя “ужасной” матерью, когда занята своими делами и “ничего не делает” с ребёнком или для ребёнка. 

6. Любовь = “дети на первом месте”. Детоцентризм в такой семье нарушает законы иерархии, женщина часто ставит мужа на второе место в своей системе приоритетов, сама женщина зачастую оказывается на последнем месте по значимости своих интересов и потребностей. Это, как правило, приводит к инверсии ролей в семье, к нарушениям в системе привязанности, к постоянному напряжению и неудовлетворённости самой женщины-матери. 

7. Любовь = требовательность, строгость. Такой тип материнского мифа сегодня встречается реже: как нам кажется, в силу того, что многие сегодняшние мамы сами были выращены именно в подобной модели, и теперь стараются сделать всё “от противного”. Вместе с тем, в некоторых семьях сохраняется подход, где любовь представляется системой требований, упрёков, той или иной формой действий, призванных “искоренить” в ребёнке слабости, недостатки. Подобный тип отношения к материнской любви, как правило, соседствует с высоким уровнем тревожности и страхов за будущее ребёнка, которое рисуется скорее в негативных тонах (“вдруг станет таким же разгильдяем, как сын дальних знакомых”, “сейчас не начнёшь ругать — ничего не поймёт и будет неудачником в жизни”, “истерит в два года — вот и будет такой же истеричкой всю жизнь, замуж никто не возьмёт”).

8. Любовь = забота о “хорошем старте”. В этом случае все ставки и усилия направляются на раннее развитие, на усиленное образование ребёнка, зачастую без учёта его индивидуальных способностей и интересов, возрастных этапов развития. Порой слишком ранняя “гонка за результатом” приводит к потере мотивации ребёнком, что воспринимается мамой как неблагодарность, провал своей миссии материнства. Часто начинается длительная борьба за результаты, где мама несет ответственность за все достижения, образовательные дела и успехи ребенка, а он “сдается под её натиском”. Часто в подобных парах также нарушаются сепарационные процессы между матерью и ребёнком, мамины потребности остаются хронически неудовлетворёнными, растёт эмоциональное выгорание матери, её уровень тревожности, а с ним — контроля. 

9. Любовь = материальное обеспечение, “я должна дать ему всё самое лучшее”.  Подобное отношение к любви как к материальным благам заставляет “ни в чём не отказывать” ребёнку и, рано или поздно, приводит к тому, что родители раздражаются бесконечности требований со стороны детей. Как правило, за подобным типом стоит эмоциональная зависимость матери и ожидание эмоциональной отдачи от ребёнка, что он будет “ценить”, “радоваться”, “будет благодарен”. Однако фактически ребёнок, воспитываемый под влиянием подобного материнского мифа, редко формирует эмпатию, ищет границы, имеет сниженную мотивацию, ибо всё дается без усилия и, в этом случае, не представляет особой ценности. 

10. Любовь = свобода. При этом за понятием “свобода” часто стоит непонимание возрастных возможностей ребёнка ею распорядиться, непонимание баланса свободы и ответственности, свободы и необходимости. Часто природа ребёнка идеализируется, абсолютизируется, ей придаются некоторые сакральные смыслы, что, в итоге, приводит к тому, что ребёнок ощущает нехватку опоры, ищет отсутствующие границы, часто через негативное или опасное поведение, что формирует у ребёнка стремление постоянно контролировать физическое местоположение, эмоциональное состояние матери. Данный тип отношения к любви также часто вызывает нарушения сепарационного процесса. Ребёнок, не напитавшийся близостью с матерью (которую она считает антиподом свободы, а, значит, — любви) не готов сепарироваться от неё. Подобное положение дел также рано или поздно приводит женщину к глубокому разочарованию и перегрузке от материнства. 

Как видим, амбивалентность материнства (его “прекрасные” и “ужасные” стороны) представлена в каждом из типов понимания материнской любви, выделенных нами по итогам практического исследования. Так, например, “любовь как материальное обеспечение”, ориентированная на то, чтобы дать ребенку лучшее, имеет негативный (“ужасный”) аспект в виде эмоциональной зависимости матери, ожидания эмоциональной отдачи от ребёнка, что на практике может приводить к нарушениям сепарационного процесса матери и ребёнка. Подобные полярные, амбивалентные аспекты мы можем выделить и в других типах понимания материнской любви. По нашему мнению, материнская любовь — составляющая материнского мифа, в которой амбивалентность материнства (от “прекрасной” до “ужасной” его стороны) представлена особенно ярко.

Любовь как установка субъективного материнского мифа, отражённая, как мы видим, во множестве конкретных представлений о любви, может быть рассмотрена с точки зрения трансгенерационного подхода. Полагаем, что каждое из приведенных выше представлений о любви содержит в себе архаичный родовой компонент; построено на родовых ожиданиях от материнства как способа выживания рода и адаптации к внешним (социально-историческим) условиям. Перед помогающим практиком стоит задача не разрушения этого субъективного мифа, а приведения его в соответствие с актуальными социально-историческими реалиями, в которых живёт современная женщина-мать. Это невозможно сделать директивно, “раз и навсегда”; невозможно также сделать за женщину, “исправить” ошибки прошлого. Речь идет о том, чтобы научить женщину видеть описанные выше “архаичные”, “ретроспективные” установки ее собственного материнства во всей совокупности их достоинств и недостатков; оценивать их актуальность и действенность с точки зрения обстоятельств и вызовов её нынешней жизни, а также — осознанно применять, в зависимости от контекста ситуации. При этом важно, чтобы женщина не попадала в эмоциональную зависимость, что, среди прочего негативно повлияет на сепарационный процесс матери и ребёнка [13, c. 124].

Мы полагаем, что описанный выше помогающий подход (научить женщину осознавать собственный материнский миф и оценивать его актуальность в текущих условиях, а также применять связанные с ним установки, разряжать ассоциированные с ним эмоциональные заряды в зависимости от характера нынешней жизненной ситуации и ситуации воспитания ребёнка), — не терапевтический, а коучинговый. Речь идет об активном подходе женщины-матери не только к воспитанию ребёнка и получению новых психолого-педагогических знаний, но и к использованию того “мифологического багажа”, которым она уже обладает. Мы предлагаем, осознавая его сильные и слабые стороны, дифференцировать подход к стилю воспитательного воздействия, исходя из конкретной ситуации.

Таким образом, амбивалентность материнства, его “прекрасные” и “ужасные” черты можно рассматривать как инструмент расширения палитры материнских возможностей. Типы любви, выделенные нами выше, также имеют амбивалентные стороны, каждую из которых мать, “носительница” того или иного типа любви, может осознавать и пользоваться ею как ресурсом, в зависимости от характера актуальной (социальной, педагогической, психологической) ситуации. Мы подчёркиваем, что среди перечисленных выше типов любви нет “девиантных”, “негативных”, как нет и чистых: разные типы любви могут сосуществовать (в разных комбинациях и в разной степени проявленности) в случае с одной женщиной-матерью.

Таким образом, амбивалентность материнства и представления о материнской любви (как осевая доминанта материнского мифа) рассматривается нами как источник ресурсов для материнствования конкретной женщины-матери; это, учитывая заряженность полярных сторон материнского мифа (“прекрасная” и “ужасная” мать), дает сильный психоэмоциональный заряд для решения конкретных задач в материнской повседневности.

Литература

1. Арес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке / Пер. c фр. Я. Старцева, В. Бабинцев. – Екатеринбург: Издательство Уральского Университета, 1999. — 416 с.
2. Бриш К.Х. Терапия нарушений привязанности: от теории к практике / Пер. с нем. — М.: Когито-Центр, 2014. — 316 с.
3. Гурко Т.А. Родительство: социологические аспекты. – М.: Центр общечеловеческих ценностей, 2003. – 164 с.
4. Жедунова Л.Г., Посысоев Н.Н. Роль семейного мифа в восприятии и интерпретации субъективно значимых событий // Вестник ЯрГУ. Серия Гуманитарные науки. – 2013. – №4(26). – С. 86-90
5. Клименко Е. А., Молчанов С.В. Связь семейных мифов и иррациональных установок личности // От Истоков К Современности / Cборник материалов юбилейной конференции: в 5 томах. — 2015. — C. 212-214
6. Коннова Е.Л. Современные исследования в области психологии материнства // Учёные записки российского государственного социального университета. — 2013. — №2(114) — с.165-168
7. Малькова И.И., Жедунова Л.Г. Трансляция опыта как фактор формирования материнского отношения // Ярославский педагогический вестник. – 2011. – №3. – Том II (Психолого-педагогические науки). — C. 223-227.

8. Мицюк Н.А. Проблема материнства в современных зарубежных исторических исследованиях // Вестник ТеГУ. Серия «История». – 2015. – №2. – C. 124-134

9. Мягкова М.А. Анализ основных теоретических подходов к изучению феномена материнства в зарубежной психологии // Наука и современность. — 2011. — №8-2. — С. 69-77
10. Подольская О.Б., Ремизова М.Н. Проблемы Материнства в современном социуме // Наука в центральной России. – 2013. — №5S. — С.47-53
11. Пушкарева Н.Л. Мать и материнство на Руси Х-ХVII вв. // Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала Нового времени. — М.: РАН, 1996. — С. 211-341
12. Рупперт Ф. Травма, связь и семейные расстановки. Понять и исцелить душевные раны. — М.: Институт консультирования и системных решений, 2014. — 264 с.
13. Сорокина Е.Н. Эмоциональная зависимость в материнстве и её влияние на сепарационный процесс с ребёнком // European Journal of Humanities and Social Sciences. — 2020. — №6. — C. 123-128
14. Филиппова Г.Г. Психология материнства: учебное пособие для среднего профессионального образования / Г.Г. Филиппова. — 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательство Юрайт, 2020. — 212 с.
15. Черняева Н. Производство матерей в Советской России: учебники по уходу за детьми в эпоху индустриализации // Гендерные исследования. – 2004. – №12. – С.120-138
16. Шадрина А.  Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в ХХI веке. — М.: Новое литературное обозрение, 2017.  — 392 с.
17. Шутценбергер А.А. Синдром предков: Трансгенерационные связи, семейные тайны, синдром годовщины, передача травм и практическое использование геносоциограммы. — М.: Психотерапия, 2020. — 254 с.
18. Юнг К.Г. Душа и миф: шесть архетипов / Пер. с англ. — К.: Государственная библиотека Украины для юношества, 1996. – 384 с.
19. Gradskova Yulia. Soviet People with Female Bodies: Performing Beauty& Maternity in Soviet Russia in the Mid 1930-1960s // Sodertorn University College, Centre for Baltic and East European Studies. Doctoral thesis, monograph, 2007
20. Zhidkova Elena. Family, Divorce, and Comrade’s Courts: Soviet Family and Public Organizations During the Thaw // And they lived happily ever after. Norms and every day practiсes of family and partnerhood in Russia and Central Europe/ Budapest; New York: Central European University Press, 2012.

Эмоциональная зависимость в материнстве и ее влияние на сепарационный процесс с ребенком

Эмоциональная зависимость в материнстве и ее влияние на сепарационный процесс с ребенком

Библиографическая ссылка: 

Многие черты, свойственные отношениям эмоциональной зависимости, проявляются в отношениях эмоционально зависимой матери и ребенка, где мать фактически использует ребенка как объект эмоциональной зависимости. Это нарушает здоровые диадические отношения и воспроизводит травму раннего возраста либо на созависимом, либо на противозависимом этапах, что одинаково негативно сказывается на сепарационном процессе. 

Диада мать и ребенок выступает в качестве психофизического единства, внутри которого происходит важнейший процесс формирования личности ребенка и психологическое рождение его Я.  Психологическое рождение происходит тогда, когда ребенок научается быть психологически независимым от своей матери и отца [5, 41-47].

Диада должна пройти созависимую стадию, продолжительность которой длится до 6 месяцев ребенка. Главными задачами данной стадии является установление связи, отражение ребенка матерью. После этого должен произойти переход на стадию противозависимости, которая в норме длится до 3 лет. Задачи противозависимого периода заключаются в проявлении своей автономной активности, исследовании границ возможного и дозволенного для дифференциации границ собственного Я; практика в новообращенных достижениях физической и психической автономии; способность выдерживать разлуку с объектом привязанности, создание его внутренней репрезентации и придание этой репрезентации целостности, которая преодолевает его расщепление на «хороший» и «плохой» объект, что так же приводит к формированию целостного представления о своем Я. 

После этого этапа диада распадается, происходит создание триады, в которой появляется отец, а ребенок обретает способность выдерживать метаотношения. 

Важно отметить, что процесс сепарации происходит параллельно с процессом индивидуации и приводит к психологическому Я ребенка.

Важным навыком, который приобретает ребенок при успешном завершении данной стадии развития, является его умение полагаться на свою внутреннюю силу, то есть, заявляя о себе, а не ожидая, что кто-то другой будет управлять его жизнью [7, 8-9].

Говоря о зависимости внутри диады, подразумевается ребенок, ведь мать предполагается как взрослый, уже сформировавший свою автономную личность и дающий опору ребенку при прохождении каждого из этапов, обеспечивая их успешность.  Однако, как показывает опыт, далеко не всегда сепарационный процесс протекает благополучно и ребенок формирует в результате тревожный или симбиотический тип привязанности.

Дети с симбиотический типом привязанности с трудом устанавливают контакт, сильно зависимы от родителей, личностные границы у половины обследованных детей размытые, испытывают страх и тревогу при исследовании мира. При этом половина детей обладает низкой самооценкой, и лишь четверть – высокой [3, 24-25]

С чем оказывается связано то, что мать попадает в созависимые отношения с ребенком и тормозит его процесс сепарации и рождения собственного Я? 

По исследованиям, предложенным Дженей и Барри Уайнхолд, в основе любых зависимостей, включая эмоциональную зависимость и созависимые отношения лежат травмы раннего развития. 

Первые 6 месяцев жизни ребенка рассматриваются большинством авторов, изучающих диадические отношения матери и ребенка как этап естественного симбиоза, где мать и ребёнок должны установить глубокую связь, сонастроиться и потребности ребенка определяют большое эмоциональное вложение в него со стороны матери. Вместе с тем, далее отношения матери и ребенка должны претерпеть значительные изменения и перейти в фазу противозависимости или в терминологии Малер сепарации-индивидуации. Этот важнейший период в жизни человека, на котором он с поддержкой матери проживает свое психологическое рождение, формирует сознание своего Я и который заканчивается в норме кризисом 3 лет и распадом дриады мать-ребенок. Отношения между матерью и ребенком переходят в фазу, где мать становится из объекта, субъектом отношений. Этот важнейший процесс формирования психики человека сказывается ключевым образом на формировании его личности и на способности строить далее отношения с другими людьми из позиции независимости, а не в парадигме созависимости [7, 85-86]

Зависимые матери часто жалуются, что они ощущают себя бессильными повлиять на поведение ребенка. Такие матери плохо распознают свои потребности, плохо о них заботятся и плохо умеют просить поддержки у других взрослых, заявлять о них.

У ребенка развивается ощущение своего «Я», которое дает ему возможность научиться брать на себя ответственность за свои действия, учит делиться, взаимодействовать и сдерживать агрессию, адекватно относиться к авторитету других, выражать свои чувства словами и эффективно справляться со страхом и тревогой. Зависимая мать не способна взять на себя ответственность, она часто обвиняет ребенка, супруга, мать в том, что не может справиться с эмоциями или поведением ребенка. Часто зависимая мать срывается на ребенка. Авторитет других для зависимой матери зачастую становится выше собственной интуиции и понимания своего ребенка. Зависимые матери имеют повышенный уровень тревоги, склонны считать, что ребенок не справится с жизнью без их вмешательства.

Если эта стадия не завершена успешно до конца, ребенок становится психологически зависимым от других. Вместо того, чтобы жить с ясным ощущением своего «Я», эмоционально отделенного от окружающих, он ищет созависимых отношений. Не осознанной целью таких отношений является стремление испытать ощущение надежной связи. 

Как показывают исследования, формирование предрасположенности к зависимостям, включая эмоциональную зависимость, которая и является для нас интересной в контексте диадических отношений матери и ребенка и прохождения успешного процесса сепарации, напрямую связано с опытом отношений с матерью в раннем возрасте. Зачастую зависимый паттерн поведения передается фактически от поколения поколению благодаря травмам раннего развития [7, 6-7]

Существует причинная связь между качеством репрезентации привязанности поколения родителей и качеством привязанности, которое формируется в младенческом возрасте. Есть данные, что особенности привязанности передаются от поколения родителей поколению детей [1, 41-42]

Можно условно разделить эмоциональную зависимость на два типа — по механизму возникновения и ведущему способу выстраивать отношения. Первый формируется по механизму истерического невроза, когда субъект предлагает себя для того, чтобы им пользовались [6, 54-55]. Идентичность достраивается благодаря переживанию себя как желанного и нужного. Это реализуется через известный механизм слияния, когда собственная потребность подменяется потребностью другого. На группах это можно наблюдать в виде уступчивости и нежелания идти на конфликт. Ведущей потребностью оказывается стремление быть хорошим для всех. 

Второй тип зависимого поведения использует противоположный механизм регуляции отношений. В нем субъект использует другого, отказывая ему в праве быть отдельным и имеющим собственные потребности. Подобная стратегия развивает зависимость по обессивному типу. Обессивность в данном контексте означает стремление к контролю в самом штоком ключе — контроль над собственными проявлениями и контроль над другим, когда отношения выстраиваются с нарциссической проекцией, а не с реальным человеком.

Таким образом, истерическая личность отдает себя целиком, а обессивная поглощает патент, лишая его свободы. И в этом, и в другом случаях происходит отказ от себя, но по различным мотивам: субъективностью оказывается бесценной невозможностью получить либо же удержать что-то важное в отношениях. 

Зависимость ребенка на начальной фазе своего развития актуализирует ранние травмы развития матери и актуализирует ее созависимые проявления, направляя их на ребенка. Учитывая установленные на данный момент взаимосвязи, можно предположить, что сама по себе непроработанная травма матери и/или отца и/или ребенка ведет к соответствующим нарушениям в очень раннем взаимодействии между родителями и младенцем [1, 54-55]

Мотивов может быть два: бессознательно допрожить то, что в детстве не удалось прожить со своей матерью, используя теперь ребенка как материнский объект. Либо попытаться компенсировать ребенку те дефицитарные потребности, которые остались неудовлетворенными в ее детском опыте. 

Черты зависимой или созависимой личности, которыми может обладать мать и реализовывать их в отношениях с ребенком: 

— Необходимость получать одобрение от другого (когда ребенок начинает давать комплекс оживления — это поддерживат мать, она чувствует, что нужна и любима, что она нравится ребенку, что он любит ее, что наполняет ее оставшийся неудовлетворенным нарциссический голод. Однако, когда ребенок выражает недовольство, такая мать связывает это исключительно с собой и проваливается в переживания токсичного чувства стыда или вины, не видя и не имея сил распознать и удовлетворить истинную потребность ребенка. 

— Выражение чувства вины за автономию выражается у многих матерей в сильном чувстве вины, если ребенок остается с кем-то другим. И если на этапе сонастройки, в первые месяцы жизни ребенка мы можем рассматривать стремление матери быть рядом с ребенком как естественную реализацию инстинкта привязанности и стремления удовлетворить потребность ребенка в контакте с ней, то случаи, когда этот же паттерн поведения задерживается и сохраняется к концу первого года и далее, делает ситуацию неблагоприятной и мешает ребенку проживать необходимое отсутствие матери, чтобы у него могла сложиться здоровая внутренняя репрезентация объекта. Что ложится в основу саморегуляции и способности справляться с сепарационной тревогой на этапе формирования большей автономии. Сегодня мы все чаще сталкиваемся с практикой, когда мать продолжает кормить грудью ребенка до 3 и более лет, считает невозможным отдать его в детский сад, находится с ребенком 24/7 фактически до школы, а иногда и позднее, выбирая семейную форму обучения. 

— Потребность контролировать объект эмоциональной зависимости выражается у матерей в склонности к гиперопеке. При этом контроль оказывается связан не только с внешними факторами — окружающая среда, действия, но и с внутренними состояниями, когда мать становится достаточно навязчивой, вторгающейся во внутренние границы ребенка или вовсе считающей их отсутствующими. Часто за этим стоит страх и гиперответственность современного материнства, когда мама постоянно опасается нанесения ребенку психологической травмы, становится гиперценной идея не повторить ошибок собственной матери. 

Так же чертой зависимой личности является ощущение того, что любовь необходимо завоевывать. Это заставляет мать постоянно стремиться угодить ребенку, что мешает растущей личности ребенка встретиться со здоровыми и необходимыми для его становления границами, снижает уровень его личной мотивации в условиях, где мать спешит удовлетворить все его потребности до того как он их ощутит. Так же часто из попытки компенсировать свой детский дефицитный опыт неудовлетворенных потребностей. 

Часто материнская роль оказывается для женщины с зависимым типом личности  способом реализовать бессознательный мотив, связанный с признанием. Она фактически вовлекается в треугольник Карпмана  [6, 32-33]. И фактические ее усилия по заботе о ребенке реализуются не в том, чтобы помочь, а том, чтобы сохранять ситуацию зависимости. Не получая признания своих заслуг, со-зависимаая мать переходит в роль преследователя или жертвы.  И особенно этот драматический треугольник обостряется на этапе противозависимости, когда ребенок начинает проявлять свои собственные желания, волю, активность, противоположные ожиданиям матери и мешающие ей реализовать свое «идеальное материнство». Так же потребность в утверждении своего Я выливается у зависимой матери в потребность быть очень нужной ребенку, удерживая его в ситуации беспомощности даже тогда, когда он выходит из младенчества. Такая мать ограничивает бессознательно проявления активности, которую ребенок проявляет на стадии противозависимости. Таким образом она формирует у ребенка вынужденную беспомощность и удерживает его в симбиозе, дающим ей поле для самореализации и ощущение значимости, нужности. Это ослабляет ее сепарационную тревогу, давая ей ощущение, что ребенок не сможет покинуть ее как это когда-то сделала мать, если он будет оставаться слабым и зависимым от нее. 

При этом Ц. П. Короленко, Н. В. Дитриева относят ее к аддикции отношений, связывая ее со такими  интересными нам в контексте нашего исследования трансформациями личности как эгоцентричность, высокая опасность прилипания,  тревожность, эмоциональная неуравновешенность, гневливость, аутоагрессивность. И действительно, мы видим, что одним из самых частых поисковых запросов, связанных с материнством являются связанные с тем как перестать кричать и срываться на детей. При этом эгоцентричность матери ведет к тому, что она фиксирована на своих переживаниях, проваливается в чувство гиперответственности, считая себя причиной всех возможных трудностей ребенка, стараясь реализовать образ идеальной матери и постоянно погуражясь в чувство вины за невозможность его достичь. Таким образом истинные потребности ребенка опять же остаются не распознанными и фрустрированными. Тревожность современных матерей так же растет, обостряясь множественным выбором, который стоит сегодня перед мамой — от выбора марки подгузника до выбора системы обучения и воспитательных подходов. 

Мы видим, что часто родители сегодня путают понятия надежной привязанности и эмоциональной зависимости. 

При этом эмоциональная зависимость — это особая модель построения отношений, которая строится вокруг контроля одним партнером разнообразных проявлений жизни другого партнера [6, 58-59]. В контексте отношений это включает в себя контроль над эмоциями, желаниями и поведением. 

Надежная привязанность — это позитивно окрашенные взаимоотношения, когда объект привязанности воспринимается как отзывчивый и доступный, а субъект привязанности — как значимый, достойный любви и заботы [2, 5-36].

Матери, уверенные в себе в большей степени формируют надежную привязанность. Это связано с тем, что уверенность человека проистекает из доверия к миру и людям и чувства защищённости в отношениях с ними. Поэтому такие матери способны создавать и для своего ребенка безопасное пространство, что является одним из условий формирования надежной привязанности [3, 24-25].

Часто материнство становится именно попыткой контроля со стороны мамы за всеми сферами жизни ребенка, ограничивают его возможности к расширению собственной автономии и самостоятельности. 

Выделяются два вектора формирования эмоциональной зависимости, оба из которых мы видим представленными в отношениях зависимой матери и ребенка. 

Первый тип формируется, когда мать отдает себя ребенку, при этом ее идентичность достраивается благодаря переживанию себя как желаемой, нужной. Это достигается через механизм слияния, когда собственная потребность подменяете потребностью другого. В этом случае мать и ребенком могут достаточно хорошо пройти стадию созависимости, но испытывать значительные трудности на стадии противозависимости, когда мать идет на любые уступки ребенку, чтобы только избежать сепарации. 

Второй тип зависимого поведения исходит из протиовположного механизма регуляции отношений. В нем субъект использует другого, отказывая ему в праве быть отдельным и имеющим собственные потребности. Такая мама стремиться к тотальному контролю, который проявляется не только над ребенком, но и контроль над самой собой. Часто в реализации материнского труда такая женщина стремится к тотальному перфекционизм. Многие подобные мамы жалуются на отсутствие сил, эмоциональное выгорание, к которому ведет подобный стиль материнства. Однако он так же оказывается не удовлетворяющим потребности ребенка, поскольку не распознает их. Подобная мать часто использует ребенка как объект для своей эмоциональной разрядки и не терпит проявлений его автономности, подавляя его проявления активности, самостоятельности и проявления его формирующейся личности. 

Выводы: 

Травмы раннего развития, заложившие дефициты на этапе созависимости и/или противозависимости в детском опыте, женщины будут создавать предпосылки к нарушению прохождения сепарационного процесса между ней и ее детьми. 

Женщина склонная к созависимому типу отношений предрасположена к тому, чтобы устанавливать с ребенком отношения эмоциональной зависимости, а ненадежной привязанности. 

Эмоциональная зависимость матери мешает ей распознавать и удовлетворять истинные потребности ребенка, подменяя их собственными потребностями и проекциями, что ведет к неудовлетворительному прохождению процесса сепарации.

Дальнейшие направления исследования: 

Одним из ведущих достижений успешного прохождения процесса сепарации является обретение своего Я и выход за пределы расщепления, способность выносить свою отдельность, а так же консолидация «хорошего и плохого» объекта. В этом контексте мы видим перспективным дальнейшее направление исследования как можно помочь матери обрести состояние интегративной целостности личности как стержня, способного противостоять созависимым тенденциям и обеспечить позитивное установление надежной связи и прохождение процесса сепарации с ребенком.

Так же интересным представляется провести исследование связи между уровнем сепарации женщины от своей матери и ее успешным прохождением репарационного процесса с собственными детьми.

Литература

1. Brish K. H. Therapy of attachment disorders: from theory to practice. Translated from German, Moscow: Kogito-Center, 2014.
2. Burmenskaya G. V. Methods of diagnostics of attachment to the mother in preschool and primary school age. Psychological diagnostics, Volume 4, 2005.
3. Vasilenko M. A. Attachment of the child to the mother as a factor of early socialization. Proceedings of the Herzen Russian state pedagogical University. Volume 129, 2011.
4. Korolenko C. P., Dmitrieva N. In. Sociodynamic psychiatry. Novosibirsk: ngpu Publishing house, 2001.
5. Motorina N. V. On the formation of relationships in the dyad «Mother-child» in the first years after the birth of a child. European science, 2014, Volume 1, 2014.
6. Pestov M. G. Emotional dependence: diagnostics for coping strategies. Saint Petersburg: center for humanitarian initiatives; Dobrosvet, 2019.
7.  Weinhold B., Weinhold J. Release from codependency. Second edition, revised. Translation from English by A. G. Cheslavskiy. M: Independent firm «Class», 2019.

К проблеме девиации материнского отношения в контексте нарушений сепарационного процесса

К проблеме девиации материнского отношения в контексте нарушений сепарационного процесса

Библиографическая ссылка: 

Девиантное материнство — активно исследуемый в современных условиях феномен. Наиболее широко эта тема представлена в работах В.И. Бутмана, М.С. Радионовой, А.Я. Вари и других.  Пристальное внимание к нему ученых в области психологии обусловлен новым уровнем осмысления значимости роли матери в формировании личности ребенка. Однако при этом актуальный этап развития общества с его расширенными представлениями о семье, быстрым изменением условий, высоким уровнем нестабильности всех сфер жизни и повышением социального внимания к матери и качеству выполнения ею материнского труда, ставит многих женщин в ситуацию повышенного стресса и заставляет искать новые смыслы как своего материнства, так и отношения к ребенку. Вместе с тем, современная мать  существует не сама по себе, а в контексте семейной системы.  Эта точка зрения представлена наиболее широко в парадигме трансгенерационного подхода представленного в работах  М. Боуэна, А.А. Шутценберга, В. Де Гольджака, Б. Хеллингера. Исследования, представленные в работах И.Н Мальковой, Л.Г. Жедуновой показывают, что «семейный опыт оказывает влияние на формирование эмоционально-оценочной и когнитивной составляющих материнского отношения» [3,с. 223].

При этом, как показывают исследования Г.Г. Филипповой, В.И. Варга, Г.В. Скобля, личность многих «женщин не готовых к эффективному материнству формировалась в своеобразной субкультуре агрессии , часть из них в детстве страдали от унижающего достоинство угнетения и холодного отношения со стороны своих родителей» [2, c.91]. Вместе с тем, как отмечают в своих исследованиях Дженей и Барри  Уайнхолд, незавершенные стадии развития будут стремиться к завершению, как только возникнет такая возможность. Любая ситуация, напоминающая ситуацию, имевшую место в жизни человека раньше и обслуженная незавершенной стадией развития, выдвинет этот незавершенный процесс на первый план [5, c.83]. Именно это, по нашему мнению [4]. Большое количество матерей проявляют черты эмоциональной зависимости в отношениях с ребенком, что мы рассматриваем как фактор нарушения материнского отношения и, что фактически нарушает их возможность строить с ребенком надежную и здоровую привязанность, нарушает процесс сепарации ребенка, вовлекая его в симбиотическую привязанность с матерью.

Вслед за Г.Г. Филипповой, нам представляется важным рассматривать проблему девиантного материнства  как комплекс проблем, связанных не только с матерями, отказывающимися от своих детей и проявляющими по отношению к ним открытое пренебрежение и насилие, но и с нарушениями материнское-детских отношений, которые служат причиной снижения эмоционального благополучия ребенка и отклонений в его оптимальном психическом развитии [6, c.25].

Мы рассматриваем материнское отношение как комплекс поведенческих, когнитивных и эмоционально-оценочных компонентов, которые в совокупности проявляются как отношение женщины к ребенку. Материнское отношение является определяющим фактором в становлении и реализации материнское-детского взаимодействия и лежит в основе всего поведения матери, тем самым, создавая уникальную для ребенка ситуацию развития, в которой формируются его индивидуально-типологические и личностные особенности [1].

В данной работе нас интересуют нарушения материнского отношения, складывающиеся в процессе сепарационного процесса женщины со своей матерью и возможного переноса этого неблагоприятного опыта на сепарационный процесс со своим ребенком. 

С целью подтверждения или опровержения данной гипотезы нами было проведено исследование в группе из 38 женщин-матерей. Все женщины состоят в браке, имеют детей в возрасте от 6 месяцев до 16 лет. Группу составили матери, активно интересующиеся воспитанием, занимающиеся саморазвитием, участвующие в международном проекте для русскоговорящих женщин «Интуитивное Материнство».

В качестве методов исследования нами были использованы метод свободного интервью, в ходе которого женщины рассказывали об основных трудностях своего материнства в данный момент и о своем отношении к собственному детству, давали субъективную оценку отношений со своей матерью.

Так же нами был предложен  авторский опросник, где нами было предложено закончить предложения, цель которых была выявить отношение женщины к сепарационному процессу с ребенком.   Так же нами была использован авторский  опросник «Отношения к конфликту».

В предложенной выборке нами были выделены следующие 3 группы.

Первую группу составили женщины с адекватным типом материнского отношения, показывающие эмоциональную доступность, общий позитивный взгляд на ребенка как «преимущественно хорошего», на себя как «достаточно хорошую мать» и на свое материнство как на «хороший период» жизни.

Вторую группу составили женщины с тревожно-амбивалентным типом материнского отношения, переживающими перепады эмоциональных состояний и эмоциональной доступности ребенку. В интервью эти женщины чаще говорили о ребенке как о том, кто постоянно что-то требует и это утомляет, как о «проблеме» или о множественных проблемах его поведения, здоровья, питания, режима, обучения. Большинство женщин из данной группы признавались в высоком уровне тревоги по поводу того, насколько я хорошая мать. Их переживание материнства представляло из себя соединение постоянной тревоги о собственной несостоятельности в роли матери и надежд на то, что что-то произойдет в их жизни и «все будет хорошо». Большая часть женщин данной группы признавались, что часто переживают яркие эмоциональные состояния негативного спектра, направленные на ребенка, которые в дальнейшем вызывают чувство вины.

Третью группу составили женщины с эмоционально-отстраненным типом, которые признавали, что они не испытывают особых чувств удовольствия или тревоги по поводу своего материнства, что ребенок скорее тяготит их своими обращениями. Некоторые из них так же как и представительницы 2 группы выражали опасения по поводу того, «насколько я хорошая мать». Находясь в современном информационном пространстве, транслирующем образец «всегда эмоционально доступной матери», они ощущают, что не соответствуют данному образцу, но не испытывают такой сильной вины за это, как женщины 2 группы. Их описания своего отношения к материнству в ходе интервью носило скорее риторику ориентации на другие сферы жизни: карьеру, отношения с партнером, самореализацию. Значительная часть представительниц данной группы в ходе интервью рассказывало о том, что решение о рождении ребенка было продиктовано скорее различного рода внешними императивами «пора», «надо»,  «время уходит», «муж хочет ребенка», «мама хочет внуков».

В процентном соотношении произошло следующее распределение участниц исследования между данными 3 группами: адекватный тип материнского отношения 28.9% , тревожно-амбивалентный тип материнского отношения 52.6%, эмоционально-отстраненный тип  материнского отношения 18.4%.

Нам представляется важным дальнейшее расширение выборки, поскольку данные могут быть обусловлены тем, что участницы исследования — женщины, активно интересующиеся воспитанием, ищущие решение проблем в воспитании ребенка, участницы международного проекта для русскоговорящих женщин «Интуитивное материнство». С этим может быть связано то, что основное количество составили женщины с тревожно-амбивалентным типом привязанности.

В ходе проведенного интервью было установлено, что женщины 1 группы с адекватным типом материнского отношения воспоминают свои отношения с матерью как хорошие, описывают свое детство, как счастливое, в котором мать поддерживала, иногда была строгой, но в целом откликалась на их потребности.  Женщины 2 группы разделились на тех, кто описывает отношения с матерью как конфликтные (60%), другая часть (40%)  как отношения, основной эмоцией в которых было и остается чувство вины. В третьей группе 4 из 7 женщин сказали о том, что они не пмонят свое детство, но оно было «нормальным», 2 женщины описывали отношения как «рано стала взрослой» и мама постоянно отсутствовала на работе, 1 женщина выросла в ситуации где мать присутствовала эпизодически, часто оставляя ее у других родственников.

Нам так же было интересно проследить отношение матерей разных групп в контексте их переживания своего детского опыта и влияние этих показателей на отношение к конфликту, который составляет неизбежную часть сепарационного процесса, где ребенок должен противопоставить свое Я материнской фигуре, и что особенно активно происходит на третьем году жизни, который многие из опрошенных матерей описывали в интервью как: ужасный период, когда все пошло не так; время, когда я наверное нанесла ребенку много травм, время до которого у нас все было хорошо; тяжелый период, когда я перестала получать удовольствие от материнства; время, когда мое отношение к ребенку стало меняться не в лучшую сторону; период, когда мы потеряли контакт.

Полученные данные представляются нам интересными в контексте результатов исследований, представленных И.Н. Малковой и Л.Г. Жедуновой, которые отмечают, что «нарушения отношения с матерью ведут к восприятию внутрисемейных контактов как конфликтных» [3, с.225]

Проведя опросник, мы обнаружили,  что описывая свое отношение к конфликту, женщины из 1 группы выразили к нему отношение как к части жизни и не указывали, что испытывают перед ним страх. Они выносят конфликты с ребенком и не спешат его немедленно успокоить тем или иным образом, считают нормальным, чтобы ребенок переживал разные чувства. 65% женщин, представленных во 2 группе воспринимают конфликт как свою личную неудачу, 24% видят в конфликте с ребенком свое материнское фиаско. В то время как женщины из 3 группы в большинстве своем (71.%) отмечали, что видят в конфликте личный вызов, стимулирующие вступить в борьбу и 28.5% женщин занимают позицию избегания конфликта любой ценой.

Таким образом мы видим определенную связь, требующую дальнейшего исследования, которая проявляется между завершённостью сепарационного процесса женщины со своей матерью и уровнем ее материнского отношения к своим детям.

Так же в ходе исследования нам было интересно проследить связь типа материнского отношения с нарушением сепарационного процесса матери и ребенка. Данные нарушения мы разделили на 2 основных типа: симбиотическая вовлеченность в ребенка и избегание контакта, отталкивание ребенка. Для анализа этого параметра мы провели авторский опросник, где предложили женщинам дополнить предложения, определяющие их отношение к близости с ребенком и к процессу его сепарации от них.

Женщины из 1 группы материнского отношения определили ощущение своей близости с ребенком в позитивной риторике: как надежная ниточка, поддержка, радость, доверие, что-то радостное внутри, тепло, любовь, его опора на меня.

Женщины из 2 группы материнского отношения определили ее в более противоречивых выражениях: он мой смысл, это то, что делает жизнь важной, это часть меня, это особое место внутри меня, это связь, но связь с противопоставлением, объятия. Часть женщин данной группы использовали экзальтированные выражения: это все, это бесконечная любовь, это что-то огромное, это мое счастье!

Женщины 3 группы материнского отношения использовали выражения либо нейтрального характера: часть жизни, нормальная любовь,  либо более негативной риторики: удушающе, требования от меня, что-то,  что я недостаточно ощущаю, давление.

Мысли о необходимости расставания с ребенком (отдать в детский сад), вызывают у женщин 1 группы: спокойствие, уверенность, так надо, этап, волнение, хороший ли сад.

У женщин 2 группы: беспокойство, сожаление, что плохо позаботилась о нем, тревогу, печаль, озабоченность, сопротивление, как все пройдет?

У женщин 3 группы это вызывает скорее чувство облегчения: это нормально, радость, пора, облегчение, наконец-то.

Вопросы, направленные на выявление возможной эмоциональной зависимости матери от ребенка, которую мы рассматриваем как показатель нарушения сепарационного процесса со стороны матери, были представлены следующими:

«Когда я делаю не так как хочет ребенок, я чувствую…»

Матери 1 группы материнского отношения  отмечали здесь: спокойствие, уверенность в своей правоте, что буду должна принять его гневные чувства, что выставлю ему границы, могу испытывать некоторое напряжение, но я справлюсь.

Матери 2 и 3 группы материнского отношения давали в данном вопросе сходные ответ:  сожаление, вина, печаль, страх, беспомощность, сомнения, его обиду, непонимание, злость на меня.

«Когда ребенок делает не так как я хочу, я чувствую…»

Женщины 1 группы материнского отношения отмечали здесь: огорчение, что он интересен в своем упрямстве, развивается и растет, но злюсь когда не в ресурсе, радость — ребенок показывает свой характер, гордость.

Женщины 2 и 3 группы в данном вопросе так же имели мало отличий и описывали следующие чувства: раздражение, беспомощность, злость, сожаление, бессилие.

На вопрос о том, что для них сепарация, женщины 1 группы материнского отношения описывали ее как: естественный и постепенный процесс, перестройка отношений, самостоятельность ребенка, процесс взросления, новая реальность, готовность развиваться дальше самому, а не только через меня, нужный процесс.

Женщины 2 группы описали его так же как важный, но болезненный, важный этап его жизни, но мне грустно, тревожный процесс, он становится более самостоятельным, но в то же время некоторая пустота внутри, разделение на части.

 Женщины 3 группы описали его как освобождение, возможность стать более свободной, больше свободы для меня, важный этап в жизни.

Так же нами был задан вопрос о том как мама себя чувствует, когда ребенок нуждается в ней. Женщины из 1 группы описали это как: желание помочь, необходимость ответить на его потребность. По-разному,  иногда хочу поддержать, иногда нет ресурса и не могу поддержать, отказываю. Желание помочь, радость.

Женщины из 2 группы описывали свои чувства как: удовлетворение от того, что я хоть кому-то нужна, радость быть нужной, беспокойство, что он не справляется без меня, то  желание откликнуться, то раздражение, тревогу, кажется, что раз он во мне нуждается, что-то произошло с ним. Несамостоятельный и недостаточный — значит я плохая мама. Польщенной, но чаще раздражаюсь.

Женщины из 3 группы: мой долг помогать ему, тревога, необходимость ответить на его потребность, призыв.

Таким образом, мы приходим к следующим выводам:

  1. Нарушения детско-родительских отношений в собственной родительской семье женщины оказывают влияние на ее материнское отношение к собственному ребенку. Женщина воспринимает отношения как конфликтные, но при этом испытывает страх конфликта, не видя его развивающего потенциала как аспекта сепарационного процесса как естественной части взросления ребенка.
  2. Негативное отношение к конфликту, чувство собственной беспомощности, тревога за ребенка могут приводить женщину к состоянию эмоциональной зависимости от ребенка, тормозящему процесс сепарации.
  3. Негативные аффективные переживания матери в процессе сепарации ребенка, заставляют ее испытывать неуверенность, видеть себя как «недостаточно хорошую» мать, испытывать трудности с установлением границ ребенку.
  4. Матери с тревожно-амбивалентной привязанностью в большей мере, чем других типов склонны к тревоге на этапе, когда ребенок начинает путь социализации и могут удерживать его под своей опекой, отказываясь от идеи посещения детского сада.

Нам представляется интересным дальнейшее исследование темы в направлении поиска работающих моделей коррекции типа материнского отношения для оптимизации прохождения процесса сепарации матери и ребенка.

Литература

1. Винникот, Д.В. Маленькие дети и их матери. — М.: Класс, 1997 — 87с.
2. Даренских С.С. Проблема девиантного материнства в современном обществе.//Ломоносовские чтения на Алтае. Секция «Психологе-педагогические проблемы…» 2013 с. 90-94
3. Малькова И.Н.. Жедунова Л.Г. Трансляция семейного опыта как фактор формирования материнского отношения.
4. Сорокина Е.Н. Проявление матерью черт эмоциональной зависимости. Детско-родительских отношениях как фактор нарушения репарационного процесса в диаде мать-дитя.
5. Уайнхолд Б., Уайнхолд Дж. Освобождение от созависимости. Издание второе, переработанное. / Перевод с английского А.Г. Чеславской. — М.: Независимая фирма «Класс», 2019. -364 с.
6. Филиппова, Г.Г. Психология материнства: учебное пособие для среднего профессионального образования/ Г.Г. Филиппова. — 2-е изд., испр. и дом. — Москва:  Издательствао Юрайт, 2020 — 212с.

Критерии Материнской сепарации

Библиографическая ссылка: 

Мы рассматриваем сепарацию как процесс, происходящий в течение всей жизни — как форму личностного развития и обретения большей самоактуализации. Традиционно понятие сепарации рассматривается в контексте процесса становления личности ребенка в обретении автономии от матери (М. Малер, Ф. Пайн [15], Дж. Мак-Девитт [14], супруги Уайнхолд [25]). Мы утверждаем, что феномен сепарации не ограничивается детско-родительским контекстом: исследователи говорят о психологической сепарации как феномене межличностных отношений (A. A. Дитюк) [7]; изучают механизмы психологической сепарации (Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко) [27], определяют проблемное поле исследования феномена сепарации (А. Ю. Маленова) [13] и т.д.

В зарубежной психологии этапы прохождения сепарации представлены в психоаналитическом направлении через периодизацию развития личности (М. Малер [15], Дж. Мак-Девитт [14], З. Фрейд [26], М. Кляйн [10], Д. Винникот [2], Дж. Боулби [4], X. Кохут [11], П. Блос [2], О. Кернберг [9], R. Josselsson [29] и др.).

Этапы прохождения ребенком процессов сепарации в отечественной психологии описываются в рамках концепций периодизации развития и возрастных кризисов (Л. С. Выготский [6], Д. Б. Эльконин [28], А. Н. Леонтьев [11], Л. И. Божович [3], Л. Ф. Обухова [16], В. И. Слободчиков [21], К. Н. Поливанова [19], Т. В. Драгунова [8]).

В данной статье мы сосредоточимся на понятиях функциональной и дисфункциональной сепарации, а также выделим критерии (показатели) материнской сепарации в отношениях с ребенком.

Мы предлагаем термин “дисфункциональная сепарация” для характеристики материнской сепарации, отталкиваясь от понимания того, что мать, в первую очередь (на начальном этапе взаимоотношений с ребенком) — это совокупность функций, причем не только физических (кормление, уход и т.д.), но и психических, психоэмоциональных (чувствование потребностей ребенка и своевременная реакция на них, эмоциональная доступность и отзывчивость матери). При дисфункциональной сепарации некоторые из этих аспектов имеют отклонения, нарушающие естественное и гармоничное развитие отношений матери и ребёнка.

В свою очередь, функциональная материнская сепарация, представленная в единстве двух векторов — собственной детской сепарации матери и сепарации матери от собственного ребенка, — позволяет женщине-матери не сливаться с ребенком, но и не расщепляться от него, выдерживать неизбежное напряжение в их отношениях, когда ребенок должен противопоставить себя матери, чтобы дифференцировать себя от нее. Это создает устойчивую безопасную среду для сепарационного процесса ребенка и закладывает основы для надежной модели привязанности.

Исследователи психологической сепарации личности рассматривают ее в дихотомии “гармоничный-дисгармоничный” (Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко [27]). “При проявлении дисгармоничной сепарации доминируют механизмы, способствующие разъединению, либо наоборот, слиянию ролей, паттернов поведения и др.” [27, с. 86]. Мы, в свою очередь, объясняя природу материнской сепарации, уточняем эту дихотомию, отталкиваясь от функционального аспекта материнско-детского взаимодействия. Фактически, суть нарушений процесса сепарации остается в рамках фиксации на слиянии или на противопоставлении (разъединении), в терминологии Н. Е. Харламенковой и других.

Стоит отметить также, что мы понимаем процесс сепарации женщины-матери в контексте двойной симбиотической поляризации, где первой полярностью является собственная мать женщины-матери, а второй — ее ребенок (подробнее мы рассматриваем эту тему в других статьях).

С целью более глубокого понимания аспекта сепарации матери от ребенка, можем выделить следующие критерии (показатели) материнской сепарации.

  1. Эмоциональная независимость

Эмоциональность женщины-матери помогает ей выполнять свою материнскую функцию — быть чуткой, своевременно откликаться на потребности ребенка (в том числе эмоциональные), помогать его регуляции возбуждения, что особенно важно в младенческом и раннем возрасте, когда нервная система ребенка еще незрелая. Эмоциональная доступность матери, ее способность контейнировать чувства ребенка помогает ему начать осознавать себя и ложится в основу формирования надежной привязанности, становится условием функционального прохождения процесса сепарации-индивидуации ребёнка.

Эмоциональная жизнь матери — безусловно, один из важнейших аспектов материнства и материнствования. Вместе с тем, как показывает опыт, достаточно часто женщина-мать оказывается подвержена эмоциональному заражению от ребенка, перенимает его состояние, а не контейнирует его, сливается с ним в его переживании, оказывается уязвима и высокочувствительна к его эмоциональным состояниям. Такая эмоциональная зависимость от ребенка мешает матери выставлять ему здоровые границы, порой мать готова на все, чтобы ребенок не расстроился, не обиделся, не разозлился. В результате этого мать идет на постоянные уступки ребёнку, пытается удовлетворить любое его желание, каприз, истощается в этом процессе, а когда силы заканчиваются, — срывается на него, далее поглощается чувством вины, и старается (еще больше) избежать трудных чувств ребенка, которые переживает очень тяжело. Неизбежная в воспитании доля конфликтности, возникающая на стыке интересов матери, других членов семьи, общества, и желаний ребёнка, воспринимается эмоционально зависимой от ребенка матерью как поражение, фиаско её материнской роли, которую она достаточно часто воспринимает идеализированно, как необходимость всегда удерживать ребенка и удерживаться самой в позитивном эмоциональном спектре.

Эмоциональная независимость матери от ребенка не тождественна, в нашем представлении, эмоциональной отстраненности или эмоциональной недоступности матери (подобные явления — не признак эмоциональной независимости, а обратная сторона эмоциональной зависимости женщины-матери при ее фиксации на контрзависимой фазе). Мы рассматриваем эмоциональную независимость как аспект функциональной материнской сепарации – способность сохранять собственную эмоциональную целостность, осознанно разграничивать свое переживание от переживания ребенка, не брать на свой счет любое недовольство ребенка, способность контейнировать его чувства, не вовлекаясь в них, удерживая метапозицию относительно переживаемых им состояний, помогая их рефлексировать.

Эмоциональная зависимость матери от ребенка представляется нам одним из ключевых и одним из самых сложных аспектов дисфункциональной материнской сепарации. Достаточно часто эмоциональная зависимость матери от ребенка оказывается обусловлена неблагополучным прохождением детской сепарации самой женщины-матери (от собственной матери). Особенно ярко это наблюдается у матерей с фиксацией на стадии созависимости. При этом мы наблюдаем, что не происходит качественной дифференциации собственных чувств и чувств матери, что может усугубляться ситуацией, где мать могла использовать дочь как подругу, наперсницу, “выгружая” в неё свои переживания, эмоциональные состояния; в ряде случаев — с обвинением дочери в чувствах матери. В этом случае эмоциональное слияние представляется нормой, границы собственного эмоционального переживания трудно отличимы от эмоционального переживания других людей. Также эта трудность наблюдается у людей с повышенным от природы чувством эмпатии, которые сильно зависимы в собственном переживании от эмоционального поля других людей.

Нам также представляется значимым влияние материнского мифа на возникновение эмоциональной зависимости в материнстве. Достаточно часто случается, что женщина-мать умеет дифференцировать свои эмоции от эмоций других людей, имеет хороший уровень эмоциональной саморегуляции, умеет избегать “заражения” эмоциональным полем других людей, однако, становясь мамой, оказывается уязвима к эмоциональному слиянию с ребенком, поскольку в её системе убеждений, транслируемых материнским мифом, “хорошая мать” обладает определенным набором качеств, среди которых: “тотальная эмоциональная доступность” ребенку; способность создать ребенку детство, наполненное исключительно позитивными чувствами; представление о крайней эмоциональной уязвимости ребенка и его нервной системы, что заставляет её бояться любых бурных проявлений чувств со стороны ребёнка. Порой такой страх перед эмоциональными проявлениями ребенка оказывается обусловлен жизненным опытом и травматизмом самой женщины-матери, не связанным с материнским мифом. Достаточно часто женщина боится проявления конфликтных, негативно-окрашенных, в особенности — агрессивных чувств, в случае, если её детство прошло в семье, где были алкоголе-зависимые члены семьи, бурные скандалы, проявления агрессии.

Эмоциональная зависимость женщины-матери может проявляться также и в отношениях с партнером (мужем), авторитетными для неё людьми. В этом случае ей часто трудно принимать независимые родительские решения, если она опасается негативной эмоциональной реакции со стороны значимых для неё людей (мама, муж, подруга, сестра, воспитательница, учитель, эксперт и т.д.). Кроме того, эмоциональная зависимость от значимых других делает женщину-мать уязвимой к “затоплению”, “заражению” их чувствами (к примеру, муж обижен на женщину, она “заражается” его эмоциональным полем и приходит в отношения с ребёнком, наполненная эмоциями, которые часто адресует ребенку, создавая у него трудности ориентации в ситуации — что я сделал, что произошло, что мама так реагирует, переживает такие чувства в данной ситуации).

  1. Самоактуализация

В современном понимании, самоактуализация отражает механизм формирования иерархической структуры ценностно-смыслового универсума личности и объясняет потребности в расширении мировоззренческих и деятельностных детерминант бытия в культуре [22, с. 29]. Вслед за Павлом Пискарёвым [17, с. 7] мы осознаем, что эпоха актуального времени, которую он называет эпохой метамодерна [18] представляет собой эпоху “трансформации социальной нормы” [17 с. 7], где “человек больше не обязан быть таким, “как нужно”, и критерии нормы не столько размыты, сколько разнообразны: одновременно сосуществуют разные критерии нормы. Задача состоит в выстраивании собственного “ценностно-смыслового универсума” и выработке собственных социальных норм. То есть человек метамодерна больше не обязан быть “таким, как нужно”. 

Под самоактуализацией женщины-матери актуального времени мы, таким образом, понимаем ее способность принимать решения и нести ответственность, свободную от внутренних ограничений, основанную на собственной аксиосфере и осознании самой себя (своих особенностей, свойств, убеждений, ценностей, выборов, духовных устремлений). Практически это выражается в управляемой самой женщиной-матерью дистанции между ее системой убеждений, выборов, ценностей и системой убеждений и ценностей значимых людей (родители, супруг, подруги, эксперты и др.), также в дистанцировании от материнского мифа.

Так, женщина с дисфункциональной сепарацией, фиксированной в стадии созависимости, склонна к слиянию с мнением (конформности) значимых других. Это часто выражается не только в том, что женщина принимает чужие выборы как свои (“моя мать ушла с работы, чтобы вырастить нас, я откажусь от своей карьеры, поскольку я стала матерью”), но и в обобщениях (“все мамы носят детей в слингах, я буду носить ребенка в слинге, несмотря на то, что мне это некомфортно”). Часто такая женщина-мать пытается следовать инструкциям разных экспертов, стремясь совместить “все лучшее” в своем материнствовании (“я буду заниматься с ребенком “мягкой школой”, “монтессори”, “babycontact” и другими методиками одновременно”). При этом важно понимать, что подобное совмещение разных методик хаотично, а не интегративно. Женщина пытается совместить разные рекомендации внешних специалистов, не оценивая их критически, не пропуская через призму собственного восприятия (как это подходит мне и как это подходит моему ребёнку) и собственной системы ценностей. Если рекомендации носят противоречивый характер, это может вызывать внутренний конфликт и чувство неудачи — “как мне сделать и то, и это, совместить несовместимое?”

В случае дисфункциональной сепарации женщины-матери с контрзависимой фиксацией также происходит недостаточная самоактуализация. Женщина включается “в борьбу с авторитетами” и пытается найти “единственно правильный вариант”, не учитывая контекста ситуации, испытывая трудности с тем, чтобы увидеть здравое зерно в том или ином подходе, рекомендации. Часто мнение другого (мамы, супруга, эксперта) отрицается без анализа его конструктивности, просто на основании того, что это исходит от данного “другого”.  Как указывает английский философ ХХ века Исайя Берлин, автор эссе “Две концепции свободы” [1] негативные теории интересуются областью, где субъект должен быть свободен от вмешательства, а позитивные — тем, кто или что контролирует”. При этом Ч. Тэйлор [23, с. 189] пишет, что доктрины позитивной свободы “интересуются таким взглядом на свободу, который предусматривает осуществление контроля над своей жизнью”. С этой точки зрения человек свободен лишь до той степени, до какой эффективно самоопределяется и строит свою жизнь.

Женщина-мать с контрзависимой фиксацией фактически строит свою жизнь и свое материнствование через призму негативной свободы, часто упуская из виду индивидуальность своего ребенка, занятая борьбой с тем или иным внешним авторитетом. В то время как самоактуализация позволяет женщине-матери выбирать и смотреть на мнение другого, его рекомендации, жизненный опыт других людей более целостно, выбирая для себя то, что может ей быть созвучно, подходить её целям, ценностям, контексту той или иной ситуации и адаптивно менять эти подходы в зависимости от изменений ребенка. К последним можем отнести: возрастные изменения; изменения состояния (например, заболевает, устал, не выспался, переживает стресс и т.д.); изменений внешних условий (переезд в другое социо-культурное пространство; смена режима жизни в связи с рождением следующего ребенка, в связи с ограничительными мерами, в связи с выходом кого-то из членов семьи на работу в условиях домашнего офиса и проч.); изменений собственных приоритетов (включилась в интересный творческий или рабочий проект; забеременела следующим ребенком; начала обучение и проч.).

  1. Многоролевая самоидентификация

В нашем представлении мать, которая фиксирована в созависимой стадии сепарации, достаточно часто склонна сливаться только с одной функциональной ролью, что, на наш взгляд, связано с тем, что дисфункционально пройденная стадия далее влечет за собой нарушения прохождения дальнейших стадий, поскольку они оказываются эволюционно взаимосвязаны [24, с. 54].

Таким образом часто оказывается нарушено прохождение такой субфазы сепарации-индивидуации (приходящейся на контрзависимую стадию развития), как “консолидация индивидуальности” [15, с. 176-177]. В результате этого складывается представление обо всех явлениях по принципу “или…или”, что особенно показательно в сфере ролевого репертуара: женщина ощущает себя или матерью, или кем-то иным (жена, сотрудница, художница и пр.) Также фиксации только на одной роли матери способствует, зачастую, материнский миф, который может нести семейную установку жертвенного материнства “вся жизнь — детям”. В этом случае идентификация с ролью матери заставляет женщину редуцировать реализацию себя в иных ролях, за пределами материнской роли. Это приводит к гиперценности ребенка как объекта, через который женщина реализует сверхценную для нее роль матери. В этом случае женщина ощущает себя “живой”, “важной”, “нужной”, “имеющей право на жизнь”, только реализуя себя как мать. Это мешает ей давать ребенку здоровую, нарастающую по мере взросления, автономию, ведь это означает снижение её значимости как матери в её собственной жизни, создает внутреннюю пустоту. Тем более трудным для такой матери оказывается возможность отпустить ребенка в автономную жизнь, дать ему “вылететь из гнезда”. После этого женщина ощущает себя “ненужной”, фактически, теряет цель своей жизни; иногда она торопит выросшего ребенка (если он все же сумел, в той или иной мере, сепарироваться от матери и создать собственную автономную жизнь), чтобы он быстрее создавал семью, рожал детей — внуков для бабушки. Достаточно часто такая динамика прослеживается в нескольких поколениях, где демографический выбор совершается под давлением старшего поколения (“давай скорее роди мне внуков”), а в дальнейшем бабушка начинает “воспитывать” внуков как собственных детей, навязывая свое мнение молодой матери.

Контрзависимая фиксация может вызывать у женщины определенный внутренний конфликт с ролью матери, создавая чувство “ловушки”, желание быстрее вернуться к другим значимым ролям (выйти на работу, заняться волонтерской деятельностью, организовать какой-то проект).

Функциональная сепарация позволяет женщине-матери совместить различные ролевые идентификации и перемещаться между ними, органично совмещая их в зависимости от условий жизни и собственных целей, видя увеличение вклада в ту или иную роль на определенном временном участке как ограниченный по времени осознанный “проект”. Это может выражаться в таких установках: “сейчас я — мать этого младенца, и я должна большую часть себя посвятить этой роли, потому что он нуждается во мне в эти первые годы жизни, но потом я выйду на работу, реализую свои планы и так далее”. Женщина может совмещать разные роли внутри своего материнствования (“я — мать и я занята воспитанием ребенка, сейчас я вышла из дома в магазин и я погружена в шопинг, не раздумывая как там чувствует себя оставленный с няней ребенок”; “сейчас я участница тренинга и погружена в деятельность этого тренинга”; “сейчас я организатор свадьбы своей подруги и я выполняю задачи по организации мероприятия, отдав свое внимание этой роли”). Подобная переключаемость между ролями помогает женщине поддерживать позитивный эмоциональный тонус; переключение дает разгрузку, позволяет чувствовать себя позитивно в неизбежные периоды неуспешности в той или иной роли (“на работе ошибка в отчете, но я чувствую себя хорошим организатором свадьбы и прекрасной мамой, веселясь с ребенком”; “ребенок проживает фазу негативизма, спорит и не слушается, но я хорошо справляюсь с  рабочими задачами, чувствую себя хорошей подругой, организовав встречу одноклассников и т.д.”).

  1. Осознание фреймов детства и выход за их пределы

Фреймы — это устойчивые бессознательные паттерны социального реагирования в той или иной ситуации. Вероятно, на индивидуальном уровне большая их часть формируется в детском возрасте как адаптивные механизмы внутри отношений с родителями. Становясь матерью, женщина продолжает воспроизводить многие из них неосознанно, несмотря на то, что внешние условия, как и её собственная роль (от ребенка — к матери), сильно изменились. Продолжая “отыгрывать” привычные ей роли в рамках устоявшихся фреймов, мать может, например, уйти в слезы в ситуации конфликта, в том числе — конфликта с ребенком (последствие дисфункциональной сепарации с созависимой фиксацией), агрессивно защищать свою позицию при любом требовании от другого человека, в том числе — ребенка (последствие дисфункциональной сепарации с контрзависимой фиксацией).

Переход к материнской роли требует осознавания своих фреймов, особенно связанных с детским опытом, который актуализируется при вхождении в собственное материнство. Если этого не происходит, женщина-мать нередко попадает в детские реакции; фактически, происходит инверсия ролей со своим ребенком, от которого она бессознательно может ждать эмоциональной поддержки, терпения, принятия, удовлетворения тех или иных своих физических потребностей (“я замерзла, ну как ты не понимаешь, что нужно идти домой”) и психологических потребностей (“мне одиноко, дай мне почувствовать себя нужной, ценной”).

Осознавая ту или иную свою реакцию, женщина-мать обретает свободу управлять собой, ситуацией, делать выборы, которые будут удовлетворять потребностям ее, ребенка, задач ситуации и контексту этой ситуации.

  1. Консолидация объекта (выход из черно-белой картины мира).

Под консолидацией объекта мы понимаем, вслед за М. Малер, Э. Якобсон [15, с. 177] преодоление полярности детского мировосприятия. Расщепление объектного мира на хорошее и плохое, свойственное детскому периоду, преодолевается в консолидации объектов как поливариативных, неоднозначных, способных проявляться с разных сторон. Консолидация объекта и выход из черно-белой картины мира для женщины-матери является показателем сепарации, появляющимся в таких конкретных признаках: насколько женщина-мать может смотреть поливариативно на ситуацию, себя, ребенка, мир. Поляризация объекта, его расщепленность на “белую” и “черную” стороны преодолевается в восприятии объекта как неоднозначного, в том числе — зависящего от призмы мировосприятия субъекта. Интересно, что детская расщепленность объекта, сохраняющаяся во взрослом возрасте в позиции “мать хорошая — мать плохая”, переносится на другие объекты, существует как призма восприятия других объектов, превращается в модель, которая рождает расщепленное восприятие мира в целом. Заметим, что “достаточно хорошая мать” (термин, введенный Д. Винникотом) — конструкт, помогающий женщине-матери выйти из черно-белой картины мира “прекрасная мать — ужасная мать”, и консолидировать материнство, так же как мать и ребенка, в качестве сложных, неоднозначных феноменов. Ни материнство в целом, ни женщина-мать, ни ребенок не являются однозначно “хорошими” или “плохими”, а являются сложными, противоречивыми феноменами, не описываемыми в парадигме этических полярностей “хорошее-плохое”.

Описанная выше консолидация объекта как критерий материнской сепарации важна также в контексте интегративной целостности личности: мать может проявлять весь спектр чувств, от любви до ярости, без расщепления на “хорошую” и “плохую” ипостаси. Можно сказать, что архетипическое измерение интегративной целостности личности проявлено в диалектическом единстве “светлой” и “теневой стороны” личности женщины-матери (по К. Г. Юнгу).

  1. Равностное отношение к родителям (деидеализация)

Равностное отношение к родителям как критерий сепарации является логическим продолжением предыдущего пункта — консолидации объекта (выхода из черно-белой картины мира). Осознание себя как “достаточно хорошей” матери, без поляризации явления материнства на полюсах “ужасная” и “прекрасная” мать, опирается на предшествующее понимание своей матери как “достаточно хорошей”, а также на предшествующую консолидацию образов собственных родителей.

Сепарация от родителей подразумевает прохождение всех этапов (созависимости, контрзависимости, независимости, взаимозависимости), что значит, что, в итоге, мы можем видеть собственную мать, отца как реальных людей со своими сильными и слабыми сторонами. В случае созависимой фиксации женщина-мать продолжает идеализировать своих родителей, что мешает ей выстраивать свой вектор материнства, делать свои выборы, которые она постоянно сравнивает и старается подогнать под выборы, которые делала ее “идеальная” (или “неидеальная”) мать. Это мешает ей адаптироваться к материнствованию актуального времени и, даже если ее мать делала большую часть своих выборов, стратегий материнствования, воспитания достаточно позитивно, то мир изменился и требует от женщины-матери актуального времени пересмотра стратегий материнствования, самоактуализации. С другой стороны, созависимо фиксированная женщина-мать может быть очень зависима от мнения своей матери, которую она “идеализирует”, выполнять все её указания, фактически, оставаясь в позиции ребенка и не осваивая, в полной мере, роль матери собственного ребенка.

В случае контрзависимой фиксации женщина-мать уходит в иную крайность и видит все, что делали ее родители как негативное, “демонизирует” их, тем самым обедняя свою способность принять конструктивные паттерны, переданные из опыта её рода, семьи. Отношения с собственной матерью в этом случае носят конкурентный, конфликтный характер, женщина может противиться участию бабушки в жизни внуков, либо её влияние на них кажется ей негативным, может возникнуть ревность. В ряде случаев такая женщина-мать стремится делать все “не так, как делала моя мать” и при этом она теряет чуткость к контексту ситуации, индивидуальности своего ребенка, к его истинным потребностям, реализуя свою “картинку правильного материнства и детства” вместо оценки реального положения дел.

  1. Адекватная ровная самооценка

Мы, вслед за Л. В. Ревякиной [20], полагаем, что самооценка — не полярный, а многовекторный, пульсирующий феномен, ассоциированный с конкретной ролью (или подролью) из ролевого репертуара женщины-матери. Таким образом, мы не можем говорить о “высокой” или “низкой” самооценке личности женщины-матери вообще, а можем говорить о совокупной (интегративной) самооценке, связанной с “ролевой самооценкой”, то есть самооценкой, проявленной в связи с той или иной ролью женщины-матери (собственно мать, жена, специалист, подруга и т.д.). Что касается материнской роли (во всем множестве ее отдельных компонентов), самооценка, ассоциированная с ней, связана с тем, как внешние наблюдатели оценивают ребенка (детей). Иными словами, материнская самооценка в известной степени зависима (полной независимости, ассертивности в этой области достигнуть невозможно): она зависит от оценки ребенка другими людьми в разных областях жизни самого ребенка (например, на материнскую самооценку может разнонаправленно влиять то, что ребенок достиг значительных успехов в спорте и высоко оценен судьями и тренером, но не проявляет особого рвения в учебе и, соответственно, низко оценен учителями).

  1. Управляемость каждого из уровней материнской сепарации

Факторы, которые женщине-матери необходимо оценивать при управлении сепарационной дистанцией:

возраст ребенка (мать понимает, что младенцу она нужна больше и в других областях жизни, чем подростку, и не стремится быть дальше или ближе, чем того требует возраст ребенка);

психоэмоциональная ситуация (иногда ребенку нужна поддержка и утешение, помощь в саморегуляции, иногда — опыт того, что он в состоянии справиться сам);

социальная ситуация (иногда необходимо вмешательство матери в отношения ребенка с другими людьми — например, при коммуникации с воспитателями или другими детьми, когда ребенку необходимо дать защиту; а иногда вмешательство матери может быть лишним, поскольку в данном случае ребенку нужно учиться самостоятельно решать трудности коммуникативных ситуаций);

морально-аксиологический аспект (в одних ситуациях мать понимает, что ребенку необходимо привить те или иные ценности и моральные ориентиры, в других — мать признает право ребенка искать, формировать свои собственные ценности и моральные установки, отличные от родительских);

и др.

Заметим, что мать может выйти на управляемость каждого из уровней материнской сепарации только в случае конструктивного прохождения собственной сепарации (со своими родителями). В противном случае она будет иметь тенденцию к слиянию (укороченной дистанции) или контрзависимости (неоправданному удлинению дистанции) с ребенком.

  1. Баланс внутреннего и внешнего локусов контроля

На наш взгляд, доминантность внутреннего локуса контроля над внешним является одним из показателей успешности прохождения сепарационного процесса. При этом высокий уровень самокритичности, преимущественно негативная самооценка, самоуничижение, часто встречающееся у современных матерей, как раз свидетельствует о незавершенности сепарационного процесса, неустойчивости образа своего “Я” вне контекста позитивной внешней оценки, что вызывает болезненную эмоциональную зависимость не только от взрослого окружения (муж похвалил или остался недоволен; мама поддержала или обиделась, высказала упрек, недовольство; воспитательница в садике похвалила ребенка и мама принимает это как знак поддержки, позитивной оценки ее в материнской роли, фактически идентифицируясь с ребенком, которого похвалили).  Также происходит и формирование эмоциональной зависимости для поддержания позитивной самооценки и самоидентификации от ребенка (“он ведет себя хорошо — я хорошая мама, он ведет себя плохо — я плохой воспитатель, не могу выставить границы, не могу добиться желаемого; он обиделся — я плохая мама, он не рад — я что-то делаю не так; его хвалят, он нравится — я хорошая мама, его осуждают — я испытываю стыд и злость на ребенка — из-за его промаха я чувствую себя “ужасной матерью”), подробнее об этом мы писали в пункте 5 “Адекватная ровная самооценка”.

Подобное положение дел делает женщину крайне уязвимой как перед внешними противоречивыми мнениями и влияниями, заставляя часто менять свои решения, воспитательные подходы, что дезориентирует ребенка, создает много поведенческих конфликтов, мешает ребенку опереться на мать как на ориентир стабильности, отразиться в ней и обрести устойчивый вектор исследования и формирования своего “Я”, а также делает женщину-мать крайне уязвимой к эмоциональному слиянию с ребенком в попытке контролировать и корректировать его состояния за счет своих эмоций и, наоборот, — формировать свой эмоциональный фон через управление эмоциями ребенка (“купила куклу, чтобы разделить радость дочери, слиться с ее восторгом”).

При функциональной сепарации доминантным локусом контроля остается внутренний: в частности, в присваивании собственных успехов (“я хорошая мать, у меня отличный ребенок, потому что я сама предприняла собственные действия для того, чтобы это так было, а не потому, что обстоятельства случайно сложились таким образом”). Кроме того, основное внимание матери при принятии решений в материнствовании направлено внутрь ее самой, но без отрыва от внешней реальности (с принятием обратной связи от мира).

Итак, мы выделяем 9 критериев материнской сепарации, подробно рассмотренных выше:

  1. Эмоциональная независимость.
  2. Самоактуализация.
  3. Многоролевая самоидентификация.
  4. Осознание фреймов детства и выход за их пределы.
  5. Консолидация объекта (выход из черно-белой картины мира).
  6. Равностное отношение к родителям (деидеализация).
  7. Адекватная ровная самооценка.
  8. Управляемость каждого из уровней материнской сепарации.
  9. Баланс внутреннего и внешнего локуса контроля.

Данные критерии материнской сепарации могут иметь иметь различие в зависимости от функциональной или дисфункциональной сепарации, которая, в свою очередь, выражается в созависимой или контрзависимой фиксации.

Литература

1. Берлин И. Две концепции свободы // Современный либерализм. – М., 1998. – С. 19-43
2. Блос П. Психоанализ подросткового возраста. — М.: Институт общегуманитарных исследований, 2010.  — 272 с.
3. Божович, Л. И. Проблемы формирования личности. Избранные психологические труды / Л. И. Божович. — М.: Воронеж, 2001. — 352 с.
4. Боулби Д. Создание и разрушение эмоциональных связей: Руководство практического психолога / Пер. с англ. В.В. Старовойтова. — М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2014. — 271 с.
5. Винникот Д. Маленькие дети и их матери. — М.: «Класс», 1998. — 78 с.
6. Выготский, Л. С. Психология развития человека / Л. С. Выготский. — М.: Эксмо-Пресс, 2003. — 1136 с.
7. Дитюк А.А. Психологическая сепарация как феномен межличностных отношений: к проблеме определения понятия // Бюллетень Южноуральского государственного университета. Серия Психология. – 2015. — №8(3). – С. 98-102

8. Драгунова Т. В. Подросток. – М.: Знание, 1976. — 94 с.

9. Кернберг О.Ф. Отношения любви: норма и патология / Отто Кернберг. – М.: Класс, 2018. – 338 с.
10. Кляйн, М. Развитие в психоанализе / М. Кляйн, С. Айзекс, Дж. Райвери, П. Хайманн. — М.: Академический Проект, 2001. — 512 с. 
11. Кохут Х. Анализ самости: Систематический подход к лечению нарциссических нарушений личности. – М.: Когито-Центр, 2017. – 568 с.
12. Леонтьев, А. Н. Избранные психологические произведения / А. Н. Леонтьев. — М.: Педагогика, 1983. — 392 с.
13. Маленова А. Ю. Феномен сепарации: определение проблемного поля исследования / А. Ю. Маленова, Ю. В. Потапова // Вестник Омского университета. Серия: Психология. — 2013. — № 2. — С. 41–48
14. Малер М., Мак-Девитт Д. Процесс сепарации-индивидуации и формирование идентичности // Психоаналитическая хрестоматия. Классические труды / ред. М.В. Ромашкевич. — М., 2005. — 360 с.
15. Малер М.С., Пайн Ф., Бергман А. Психологическое рождение человеческого младенца: cимбиоз и индивидуация / Пер. с англ. — М.: Когти-Центр, 2011. — 413 с.
16. Обухова Л.Ф. Детская психология: Теория, факты, проблемы. – М.: Тривола, 1998. — 351 с.
17. Пискарёв П.М. Homo beatus – человек метамодерна // Власть и общество. — 2019. — №8(8). — С. 4-12
18. Пискарёв П.М. Метамодерн и интегративная методология гуманитарного знания. Диссертация на соискание ученой степени доктора психологических наук. — [Электронный источник]. — Режим доступа:
19. Поливанова, К.Н. Психология возрастных кризисов / К. Н. Поливанова. — М.: Академия, 2000. — 184 с.
20. Ревякина Л.В. Я-концепция и Я-образ: демаркация феноменов и понятий (в контексте помогающей практики) // Современная психология и педагогика: проблемы и решения / Cборник статей по материалам XLII международной науч.-практ. конференции. – Новосибирск: СибАК, 2021. – №1 (40). – С. 83-88
21. Слободчиков В.И. Психология человека: введение в психологию субъективности: учебное пособие / В. И. Слободчиков, Е. И. Исаев. —  М.: Изд-во ПСТГУ, 2014. — 359 с.
22. Тургенева О.Ю.  Нонконформизм и конформизм в социально-философском осмыслении современности. – Дисс. … канд. филос. наук:  09.00.03. — К., 2010. — 229 с.
23. Тэйлор Ч. Что не так с негативной свободой? // Логос. – 2013. – № 2 [92]. – С. 187-207
24. Уайнхолд Б.К., Уайнхолд Дж.Б. Бегство от близости. Избавление ваших отношений от контрзависимости — другой стороны созависимости. — СПб.: ИГ “Весь”, 2014. — 528 с.
25. Уайнхолд Б., Уайнхолд Дж. Освобождение от созависимости. Издание второе, переработанное. / Пер. с англ. А.Г. Чеславской. — М.: Независимая фирма «Класс», 2019. — 364 с.
26. Фрейд З. Малое собрание сочинений / З. Фрейд. — СПб.: Азбука, 2014. — 608 с.
27. Харламенкова Н.Е., Кумыкова Е.В., Рубченко А.К.   Психологическая сепарация: подходы, проблемы, механизмы. — М.:  Изд-во “Институт психологии РАН”, 2015.  — 367 с.
28. Эльконин Д. Б. Психическое развитие в детских возрастах: избранные психологические труды / под ред. Д. И. Фельдштейна. — М.: Изд-во Моск. психол.-соц. ин-та; Воронеж: МОДЭК, 2001. — 416 с.
29. Josselson R. Ego development in adolescence. In J. Adelson (Ed.) / R. Josselson. Handbook of Adolescent Psychology. — New York: Wiley, 1980. — P. 188–210.

Переход от диадической к триадической модели как условие функциональной сепарации

Переход от диадической к триадической модели как условие функциональной сепарации

Библиографическая ссылка: Сорокина Е. Н. Переход от диадической к триадической модели как условие функциональной сепарации. с388-391 Проблемы современного педагогического образования. — Сборник научных трудов. : — Ялта: РИО ГПА, 2021 . — Вып. 70. — Ч.2. — 412с.

В статьях, посвященных различным аспектам сепарационного процесса, мы писали о значимости материнской сепарации и ее взаимосвязанности с сепарацией ребенка от матери [2, 3, 4, 5]. Мы определяли сепарацию как процесс, длящийся в течение всей жизни (как для матери, так и для ребенка). Также мы писали о несводимости сепарации к отчуждению: по нашему мнению, сепарация — это пульсирующий процесс отдаления и сближения (связанный с авторским понятием сепарационного витка). Отдаление и сближение как полюса сепарационного процесса можно сопоставить с другими полюсами — отчуждение от другого и выстраивание системы отношений с другим. По нашему мнению, сепарация — это интегративный процесс индивидуации (обретения собственного “Я”) и выстраивания актуальных отношений со значимым другим.

Двойную симбиотическую поляризацию в материнской сепарации мы определяем как двуполярно направленный процесс вовлеченности женщины-матери в новый виток эмоционально-психической зависимости — с собственной матерью (с одной стороны), и с собственным ребенком — с другой, — где ей предстоит обрести новый уровень самоидентификации и интегративной целостности своей личности.

Полюса двойной симбиотической поляризации, в случае материнской сепарации, — это собственная мать женщины-матери, а также — ее ребенок.

В процессе двойной симбиотической поляризации женщина создает собственный образ себя как матери (независимый от идентификации с образом собственной матери), а также собственную внутреннюю репрезентацию себя как матери конкретного этого ребенка, отделяя себя от него. Исходным этапом сепарации от ребенка, как и от собственной матери, является неизбежный процесс отождествления и слияния — диада.

В данной статье мы рассмотрим идею триады как необходимого условия сепарации и выхода из диадических отношений, где третий разрушает симбиотическую целостность. При этом, мы говорим не только и не столько о материнской сепарации, сколько о сепарации-индивидуации (фигура третьего, разрушающего диаду “мать-дитя”, необходима для индивидуации ребенка) и сепарации как процессе, длящемся всю жизнь. Тем не менее, тема сепарации-индивидуации, как и тема диадических и триадических отношений, неразрывно связана с темой материнской сепарации, поэтому мы уделяем ей внимание в статье.

Актуальность темы триады для матерей “нашей части света” (термин А. Шадриной [8]) объясняется тем, что в опыте современных женщин-матерей (преимущественно выросших в девяностые) фигура отца (традиционная фигура третьего, разрушающего диаду) часто была маргинализирована (алкогольная зависимость, социальная дезадаптация) либо отсутствовала (развод или “рождение ребенка для себя”). В результате этого современная женщина-мать легко строит диадические отношения, существующие в ее внутренней системе привязанностей как рабочая модель отношений (внутренняя рабочая модель репрезентации привязанностей по К. Бришу, связанная с репрезентацией привязанностей значимых лиц, ухаживающих за ребенком [1, c.38-41]).

Процесс перехода от диадических отношений к триадическим дает возможность для формирования различных сценариев вторичной социализации, с установлением устойчивого контакта не только в парных, но и в групповых взаимоотношениях. Триадические отношения как необходимое условие сепарации впервые должны проявиться в детском возрасте, когда диада “мать-дитя” разрушается внедрением отцовской фигуры, и формируются триадические отношения (триада).

Формирование триадических взаимоотношений в детском возрасте, как этап сепарационного процесса, оказывает влияние на сепарационные процессы взрослого человека. Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко так пишут о преемственности этапов сепарационного процесса [6, с. 22]: “Преемственность между этапами можно обнаружить в сохранении общего профиля и общей цели психологической сепарации, которые устойчиво наблюдаются во всех возрастах. Если трудности в переживании своей автономности возникают в одной системе отношений, то они будут повторяться и в других типах социальных контактов, распознаваемых и как непосредственно данные, и как проявившие себя компенсаторно”.

Итак, ключевой фигурой любого сепарационного процесса оказывается фигура «третьего», разрушающая диадическую общность, вовлечение человека в единую среду, общность себя и объекта отождествления, который воспринимается как продолжение некоего внутреннего «мы» (диада с матерью здесь оказывается некоторым прообразом отношений, как и процесс выхода из неё, который далее может переноситься как шаблон сепарационного процесса на другие типы отношений).

В том случае, если сепарационный процесс и завершение диадических отношений с матерью прошли с нарушением, не в полной мере состоялись (с фиксацией на созависимой или контрзависимой стадии), диада не трансформировалась в триаду под влиянием фигуры отца или иного «третьего» (значимого для матери) лица, смещающего ее тотальный вектор внимания с ребёнка, а также имеющего с ребёнком свои особые отношения, отличные от отношений с его матерью, то диадическая модель отношений может оставаться единственной рабочей моделью, переносимой личностью на все дальнейшие типы отношений.

Описанная ситуация ярко заметна в детских сообществах, когда дети с диадической моделью отношений могут строить дружбу только с одним другом. И, если возникает дружба нескольких детей, то такой ребёнок выбирает в этой ситуации всегда одного партнера по игре, одного друга, возможно, меняя его ситуативно на другого, но всегда придерживаясь парных отношений (сегодня я дружу с Наташей, но не хочу играть с Машей, а если сегодня я играю с Машей, то не хочу играть с Наташей, игра втроём неприемлема).

Так, эта же модель переносится и во взрослые отношения. Когда диадическая связь с матерью (отцом у «папиной дочки») переносится далее на супруга, отношения с ним удовлетворяют ее и строятся позитивно только до момента появления ребёнка. Рождение ребёнка ставит перед матерью дилемму — оставаться в близкой связи с мужем или “сменить объект отношений” на ребёнка. Чаще выбор происходит в пользу ребёнка, и тогда муж оказывается “на периферии отношений” как добытчик, обеспечивает семью, но теряет глубину эмоциональной близости с женщиной, часто под эгидой потребности ухода за ребёнком, мать вытесняет его из супружеской спальни. Второй вариант развития событий, — когда женщина-мать делает выбор в пользу отношений с супругом, тогда ребёнок «мешает» и передаётся бабушкам, либо няням, детским учреждениям.

Интересно, что появление второго ребёнка опять приводит мать к выбору с кем она будет строить диадические отношения. Если она была включена в диадические отношения с ребёнком, то появление второго малыша заставляет ее, в первом варианте развития событий, образовывать с ним новую диаду, а старший ребёнок начинает ее раздражать своими апелляциями к ней, требованиями внимания, его эмоции вызывают негодование, и мать считает, что он уже должен сам справляться со своей жизнью, учитывать интересы ее диады с малышом (часто без учёта возрастных возможностей старшего ребёнка, нередко вовсе ещё не взрослого). Во втором варианте развития событий, она остаётся в диаде со старшим ребёнком, а младший «создаёт им проблемы» своими потребностями, требованием внимания, что также вызывает раздражение у матери.

Рабочая модель триады должна быть нормативно сформирована и прожита ребёнком в районе 3 лет, когда он начинает осознавать, что у родителей есть значимые, отличные от отношений с ним, недоступные для него отношения, но при этом он так же может успешно строить с каждым из них свои уникальные отношения, наблюдать их отношения из позиции «извне» и быть наблюдаем вторым родителем внутри отношений общения с первым родителем (мамой или папой). Отношения ребенка с матерью и отцом всегда разные, связанные с уникальными характеристиками личностей матери и отца, с особенностями социальных ролей, отыгрываемых ими по отношению к ребенку, с особенностями уникальных личностных взаимоотношений между каждым из родителей и ребенком.

Если триадическая модель становится освоенной, успешно формируется, то в дальнейшем человек может строить сложные конфигурации отношений с другими людьми: дружить группой, удерживать в своём внутреннем пространстве отношения разного порядка, легко, без, расщепления переживая их различия (“я мать этих детей и жена этого мужчины, я могу быть с ним в отношениях и это не наносит ущерба моим отношениям с каждым из детей”). В случае успешного освоения триадической модели женщиной-матерью, отношения воспринимаются дифференцировано — это разные отношения: с одним ребёнком, с другим ребёнком, с мужем, с собственной матерью. Это, на практике, может выражаться в следующих ситуациях: “если мы пошли в кино с мужем, то я могу быть погружена в здесь-и-сейчас-процесс, проживаю роль жены, подруги, но не матери, тревожащейся о детях”; “играя с ребёнком, я не прокручиваю в голове разговор с мужем, а могу быть аутентична проживаемому сейчас процессу отношений с этим ребёнком”; “я не сравниваю одного ребёнка с другим, различаю, что со старшим я могу уже общаться вот так, ожидать от него одного эмоционального и поведенческого отклика, а с младшим я строю систему взаимодействия иначе, в зависимости от его возраста и индивидуальных особенностей”; “каждый из них — дети, муж, мама — имеет свои особенности, и мои отношения с ними также разные, адаптивные контексту ситуации”;

Как отмечают Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко, “История детско-родительских отношений, как и отношений с обществом в целом, характеризуется явным парадоксом, состоящим в том, что глубина и возможное развитие диады или триады наблюдаются только в том случае, когда участники этого процесса стремятся к собственной автономности и независимости” [6, с. 18]. Таким образом, мы можем говорить о том, что материнская сепарация является не только условием построения триады, но и изначальной диады (физическая диада складывается, в любом случае, во внутриутробный период, но формирование психофизиологической диады после родов обусловлено предшествующей сепарацией женщины-матери от собственной матери). В случае, если первичная диада женщины-матери и ребенка складывается неблагополучно, то дальнейший процесс сепарации также будет нарушаться: выйти из слияния нельзя, если оно не сложилось и не пережило развитие. В этом контексте также интересно замечание Джеймса Холлиса, анализирующего глубину и длительность супружеских связей, который пишет, что с наступлением кризиса среднего возраста человеку приходится искать замену модели взаимного слияния, вследствие того, что отношения быстро истощаются и исчерпывают себя [7, с. 84]. Это, на наш взгляд, может быть хорошей иллюстрацией кризиса длительного диадического слияния (стадия созависимости) матери и ребенка: рано или поздно отношения слияния истощают и исчерпывают как себя, так и обоих участников этих отношений.

Если вспомнить, что диада “мать-дитя” определяется как психофизиологическое единство, где адаптивной средой для ребенка является мать, то можно говорить о том, что длительные диадические отношения истощают мать, ведут к материнскому эмоциональному выгоранию, являясь, наряду с бытовыми и коммуникативными проблемами, его значимым фактором.

Таким образом, мы можем сделать следующие выводы:

  1. Переход от диадической модели отношений к триадической их модели мы считаем необходимым условием функциональной сепарации.
  2. Говоря о сепарации, мы понимаем ее не только как сепарацию-индивидуацию ребенка, но и как процесс, длящийся в течение всей жизни.
  3. Обязательным условием успешных триадических отношений (триада) должна быть сложившаяся диада (диадические отношения).
  4. Диадические отношения (первичная диада) складываются в период внутриутробного развития ребенка и, в норме, продолжаются после его рождения. С рождением ребенка происходит новый виток формирования диады — не только как физиологической (которая складывается естественно), но как психофизиологической (которая складывается в результате сонастройки импринтинга и сонастройки матери и ребенка в послеродовой период.
  5. Условием успешного формирования диады женщины-матери и ее ребенка является предшествующие успешные диадические отношения женщины-матери с ее собственной матерью, впоследствии трансформировавшиеся в триаду.
  6. Разрушение диадических отношений и формирование триады в детском возрасте влияет на способность человека (в детстве или во взрослом возрасте) устанавливать и развивать отношения, выходящие за рамки парной динамики.
  7. Задержка в диадических отношениях с ребенком (где мать является психофизиологической адаптивной средой для ребенка) истощает женщину-мать, является значимым фактором материнского эмоционального выгорания.

Литература

1. Бриш К.Х. Терапия нарушений привязанности: от теории к практике / Пер. с нем. — М.: Когито-Центр, 2014. — 316 с.
2. Сорокина Е.Н. К проблеме девиации материнского отношения в контексте нарушений сепарационного процесса // Вопросы девиантологии. — 2020. — №3(4). — С. 38-45
3. Сорокина Е.Н. Проявление матерью черт эмоциональной зависимости в детско-родительских отношениях как фактор нарушения сепарационного процесса в диаде мать-дитя // Современная психология и педагогика: проблемы и решения / Сб. Ст. По материалам ХХХIХ международной научно-практической конференции. – Новосибирск: Изд. ООО «СибАК», 2020. – №10 (37). – С. 55-60
4. Сорокина Е.Н. Субъективное переживание состояния счастья и внутренней удовлетворенности женщины как фактор успешной сепарации с ребёнком // Современные исследования в психологии и педагогике. Экономика. Социология. Право: материалы международной научно-практической конференции (Новороссийск – Астрахань, 1 октября-8 октября 2020). – Саратов: Издательство ЦПМ «Академия Бизнеса», 2019. – С. 32-45
5. Сорокина Е.Н. Эмоциональная зависимость в материнстве и её влияние на сепарационный процесс с ребёнком // European Journal of Humanities and Social Sciences. — 2020. — №6. — С. 123-128
6. Харламенкова Н.Е., Кумыкова Е.В., Рубченко А.К.   Психологическая сепарация: подходы, проблемы, механизмы. — М.:  Изд-во “Институт психологии РАН”, 2015.  — 367 с.
7. Холлис Дж. Перевал в середине пути: как преодолеть кризис среднего возраста и найти новый смысл жизни. – М.: Когито-Центр, 2008. — 206 с.

8. Шадрина А.  Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в ХХI веке. — М.: Новое литературное обозрение, 2017.  — 392 с.

Двойная симбиотическая поляризация в материнской сепарации

Библиографическая ссылка: 

Актуальность темы материнской сепарации обоснована нами в работах, посвященных важности темы сепарации матери от ребенка (материнской сепарации), которую мы рассматриваем в контекстах эмоциональной зависимости в детско-родительских отношениях [4], [6], субъективного переживания состояния счастья и внутренней удовлетворенности женщины [5], девиации материнского отношения и нарушений сепарационного процесса [3] и др.

Сепарацию женщины-матери мы рассматриваем через призму пяти контекстов сепарации, связанных с объектами, от которых женщина сепарируется. Так, мы выделяем сепарацию от собственной матери, сепарацию от ребенка, сепарацию от партнера (мужа), сепарацию от внешних авторитетов, сепарацию от объективного и субъективного материнского мифа.

Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко, на исследование которых мы опираемся, рассматривая процесс сепарации, определяют ее как “процесс установления паритетных и эмоционально открытых отношений между субъектами, ранее находящимися в положении соподчинения, с целью развития и упрочения автономной идентичности и суверенного психологического пространства каждого из них” [9, с. 217]. Также авторы полагают, что “именно поэтому сепарация как процесс должна обнаруживать себя в том 1. каким образом строятся отношения между двумя субъектами, какое влияние они оказывают друг на друга, 2. какие эмоции при этом испытывают оба партнера и 3. какова структура (тип отношений) между ними” [9, с. 217].

Мы полагаем, что, когда женщина впервые становится матерью, она часто снова оказывается в положении соподчинения с собственной матерью, уже имеющей материнский опыт. Иногда такая “сепарационная регрессия” происходит не на уровне реальных событий, а на уровне переживаний, образов (интернализированного образа матери). Система установок относительно материнства, исповедуемая собственной матерью молодой матери, актуализируется в сознании молодой матери и она, через идентификацию с материнской фигурой, может принять эти установки как собственные.

Мы полагаем, что, становясь матерью, женщина совершает так называемый “регрессивный сепарационный виток”, что означает, что она теряет (с рождением ребенка) уровень автономии, достигнутый ею в процессе собственного взросления. В свою очередь, успешный процесс достижения автономии видится нам результатом последовательного прохождения четырех этапов сепарации: созависимости, контрзависимости, независимости, взаимозависимости. В результате совершения  регрессивного сепарационного витка женщина-мать неизбежно оказывается вовлечена в прохождение тех же этапов, теперь еще и со своим собственным ребенком, что создает ситуацию двойной симбиотической поляризации (авторский термин).

Отметим, что двойная симбиотическая поляризация охватывает первые два этапа сепарационного процесса, приведенные нами выше: созависимость и контрзависимость.

Вхождение в материнство знаменует для женщины не только радости новой роли, но и серьезный личностный кризис, связанный с новой самоидентификацией, с перестройкой уже имеющейся системы социальных отношений: с собственными родителями (“я уже не просто ваш ребенок, но сама становлюсь матерью своего ребенка”), с партнером (мужем; “я уже не только твоя жена, но и мать ребенка”), с внешними социальными контактами (подруги, коллеги и т.д., в отношения с которыми неизбежно привносится детско-материнский контекст).

Мы хотели бы посмотреть на сепарацию женщины-матери как внутрипсихическую репрезентацию себя в контексте двойной симбиотической поляризации, где женщина должна создать собственный, независимый от идентификации с образом собственной матери, образ себя как матери, отделив его от идеализированного субъективного материнского мифа о том, какой она должна быть по совокупности впитанных ожиданий, установок и внешних ценностных ориентиров материнской роли. Также ей предстоит создать собственную внутреннюю репрезентацию себя как матери конкретного (этого) ребенка, отделив себя от него, пройдя неизбежный процесс отождествления и слияния, который начинается с наступлением беременности, и который должен нормативно завершиться во втором триместре беременности, когда женщина начинает дифференциировать ребенка, его шевеления, относиться к нему как другому, имеющему собственные интересы, импульсы, с которым у нее уже выстраиваются определенные дифференцированные отношения, с кем она разговаривает, выстраивает своеобразный личностный диалог.

Г.Г. Филиппова выделяет этапы индивидуального онтогенеза материнства [8], в процессе которых осуществляется естественная психологическая адаптация женщины к материнской роли. Одним из важнейших этапов является, по ее мнению, период беременности, “содержание которого определяется изменением самосознания женщины, направленным на принятие новой социальной роли и формирование чувства привязанности к ребенку” [8, c. 27].

В.И. Брутман, М.С. Радионова в статье “Формирование привязанности матери к ребенку в период беременности “ дают следующую трактовку основным  этапам беременности [1]:

  1. Фаза преднастройки. До беременности — формирование матрицы материнского отношения в онтогенезе, на которое влияют опыт взаимодействия с собственной матерью, семейные традиции, культурные ценности, существующие в обществе.  С момента узнавания о беременности и до момента шевеления начинается формирование Я-концепции матери и концепции ребенка, до конца еще не наделенного качествами “родного”.

Мы полагаем, что значимость данной фазы объясняется тем, что в ней женщина-мать начинает заново проживать детские отношения с собственной матерью, детский опыт прохождения сепарационного процесса, что актуализирует погрешности и “ошибки” пройденных этапов, что будет неизбежно влиять на отношения с собственным ребенком и прохождение сепарационного процесса с ним.

  1. Фаза первичного телесного опыта: интероцептивный опыт во время шевеления, результатом которого будет разделение “Я” и “не Я”, являющееся ростком будущей амбивалентности отношения к ребенку и формирования нового смысла понятий “родной”, “свой”, “мой” (частичка меня).

Мы полагаем, что непосредственный процесс материнской сепарации начинается именно с этой фазы: мать впервые дифференцирует себя от ребенка, осознавая его не как часть собственного тела, а как отдельное существо, и начинает выстраивать с ним уникальную систему отношений.

Уточнение этого процесса мы видим в психоаналитической традиции, где известна периодизация развития материнского отношения в ходе беременности O. Caplan (по Г. Г. Филипповой) [8, с. 28]:

Стадия 1 — от зачатия до момента движения ребенка, т.е. первые 4.5 месяца беременности. На этом этапе женщина часто идентифицируется с плодом, который в ней.

Стадия 2 — начинается с шевеления ребенка, когда женщина ощущает его реальность и признает, что ребенок, хотя еще и находится в чреве, должен являться отдельной жизнью, которую мать не может контролировать.

Стадия 3 — это телесный дискомфорт и усталость в период подготовки к родам.

После родов начинается привыкание к пустоте в том месте, где раньше был ребенок. Она должна снова ощутить себя единым целым, прежде чем наступит признание ребенка как отдельного человека и в то же время должно остаться чувство, что когда-то ребенок был неотъемлемой частью ее тела.

Входя в процесс материнствования, женщина проживает этап идентификации с материнской ролью, что неизбежно актуализирует ее отношения с собственной матерью. Таким образом, женщина оказывается под влиянием двух полюсов симбиотической динамики: с собственной матерью и со своим ребенком. Часто в результате этой динамики, в случае неблагополучно пройденных тех или иных этапов своего развития, и — также — в случае дисфункциональной сепарационной динамики, которая может иметь фиксацию на созависимом или контрзависимом этапах, женщина испытывает ощущение “я потеряла себя”, “став матерью, я перестала ощущать свою жизнь”. Это, безусловно, приводит ее к глубокому личностному кризису, снижению эффективности материнской роли, дезинтеграционным процессам личностной реализации.

С одной стороны, бывает, что бабушка (мать женщины-матери) в случае незавершенного сепарационного процесса, если она не “отпустила” в полной мере дочь и продолжает быть в неё сильно эмоционально включенной, порой эмоционально созависимой (это частое явление в нашем обществе), ощущает, что ее “ребенок в трудной ситуации” и она включается в режим гиперопеки и вмешательства в жизнь женщины-матери. Также она включается в заботу о молодой матери и ее ребенке как о своих собственных детях, фактически, игнорируя все достижения автономии дочери, ставшей мамой (отказывает ей в праве или не видит ее состоятельной принимать решения относительно ребенка, диктует, критикует, вмешивается и просто делает, как считает нужным, не соблюдая личностные границы женщины-матери). В иных ситуациях бабушка может быть физически дистанцирована (проживать в другом городе или стране, продолжать трудовую деятельность или отказываться участвовать в уходе за ребенком: “я еще для себя не пожила”), что вовсе не означает, что она не становится полюсом притяжения, сепарационной редукции (авторский термин, означающий сокращение сепарационной дистанции, достигнутой ранее). Ведь женщина-мать неизбежно проводит ассоциативные связи между собственным материнствованием и материнствованием своей матери (которое она воспринимает достаточно субъективно со своей детской позиции). Она может, осознанно или неосознанно, стремиться к повторению материнского опыта своей матери (особенно в случае фиксации на стадии созависимости, что неизбежно ведет к идеализации материнской фигуры и её действий, создавая некий фильтр в ее субъективном материнском мифе по принципу “моя мать всегда была терпелива и справлялась, а я чувствую себя слабой, уставшей, раздражаюсь”). Она может стремиться “сделать все иначе”, “не повторить ошибки своей матери”, что свойственно женщинам-матерям, фиксированным на стадии контрзависимости с расщеплением против матери. И в этом случае они могут сильно негативно относиться к себе, когда видят в себе те или иные черты материнского поведения, свойственного их маме, могут ограничивать общение детей с бабушкой, видеть в любых её действиях отрицание своей способности справляться с материнством, вызов своему материнскому авторитету, влиянию. Ситуация усугубляется, если ребенок тепло относится к бабушке, что женщина-мать часто воспринимает ревностно, как потерю любви ребенка, как предательство с его стороны и может по этой причине (если невозможно прекратить общение бабушки с ребенком), стараться вовлекать его в более тесный контакт с собой, наращивает свое влияние, а любые попытки ребенка увеличить сепарационную дистанцию воспринимаются ею как отвержение и встречают с ее стороны сопротивление.

Достаточно частая ситуация в социокультурной действительности “нашей части света” — это конкуренция бабушки с отцом ребенка за влияние в вопросах, связанных с воспитанием. Мужчина часто привычно вытесняется, женщина-мать чаще советуется или принимает решения относительно ребенка под влиянием своей матери, а не мужа, что имеет свой культурно-исторический контекст, когда на протяжении, фактически, большей части 20 века женщины оставались выращивать детей одни, без поддержки мужчины и, к тому же, совмещали этот процесс с трудовой деятельностью полного дня. В этих условиях бабушки включались в воспитание ребенка как помощницы, советчицы, как источник эмоциональной поддержки, нередко удовлетворяя при этом собственные эмоциональные потребности в любви, оставшиеся нереализованными в своем супружестве. Подробнее об описанных выше социокультурных динамиках — в работе А. Шадриной “Дорогие дети” [10].

Вторым полюсом притяжения сепарационной редукции женщины-матери закономерно становится ребенок. Для успешного построения диады женщина должна настроиться на созависимую фазу, двигаясь от симбиоза к сепарации-индивидуации ребенка. Движение происходит от симбиоза, изначально физического (в период вынашивания), к психофизиологическому (после рождения ребенка и, в идеале, — до 5-6 мес. по классификации М. Малер [2]), с последующим постепенным переходом к стадиям сепарации-индивидуации ребенка, определенным его природной программой развития. Однако, говоря о данных стадиях, мы должны помнить, что их проходит именно ребенок, а мать является средой, поддерживающей данный процесс. Она должна проходить этот процесс из некоторой мета-позиции, где она эмоционально-доступна и открыта контакту с ребенком, но сохраняет свою личностную целостность, не сливается с ребенком полностью, не расщепляется с ним на стадии контрзависимости, а удерживает некоторую стабильность внутри проходимых диадой процессов, принимая все большую автономию ребенка позитивно, осознанно. Не менее важно, чтобы женщина двигалась после завершения симбиотической стадии с ребенком к восстановлению разных контактов с разными людьми, в отношениях с которыми сепарационная дистанция будет управляема с ее стороны (так, оставаясь в тесной эмоциональной и физической связи с годовалым ребенком, она может иметь более дистанцированные отношения со своей матерью, и с мужем определять третий тип дистанции). Также, выходя из дома, она может переключаться из роли матери в иные ролевые модели (подруга, сотрудник, волонтер) и выбирать под задачу уровень психологической автономии.

Итак, мы рассматриваем процесс сепарации женщины-матери (материнская сепарация) как субъективный и многоуровневый, с разной представленностью (актуализацией) в разные периоды её жизни.

Кроме того, мы определяем материнскую сепарацию в контексте двойной симбиотической поляризации. С одной стороны, женщина-мать рассматривает себя как мать через призму своего интроекта с материнской фигурой (фигурой собственной матери, которая далее проецируется на любого “значимого другого”, кто бессознательно ассоциируется ею с фигурой собственной матери). В этом случае симбиоз “мать-ребенок” не включает, собственно, ребенка, рожденного женщиной-матерью, а ребенком является она сама (в диадическом единстве с ее матерью).  С другой стороны, участником этой симбиотической системы может быть и сам ребенок: на позицию “значимого другого” может быть поставлен и ребенок женщины-матери (а до того, в ряде случаев, фигурой “значимого другого” был другой человек — муж, учитель, гуру, подруга и т.д.).

В случае, когда участником симбиотической системы является сам ребенок, можно говорить об имманентности (трансцендентальности, по Канту) или трансцендентности фигуры ребенка по отношению к фигуре матери. В случае, когда фигура ребенка имманентна (внутренне присуща) фигуре матери, мать не видит ребенка не только как “значимого другого”, но и как другого вообще, а воспринимает его через призму собственных ожиданий, предпочтений, стремлений, эмоций, не выделяя его собственных желаний и проявлений его собственной личности. Внутренне она не принимает автономии ребенка (возможно, признавая ее на словах), не видит его собственных стремлений, желаний, жизненных целей, подменяя их своими. Важно понимать, что фигуры, имманентные определенному субъекту, неотделимы и непознаваемы по определению: женщина-мать не может отделить от себя то, что является ее собственной частью, даже на время, с целью изучения особенностей этой “части”; для матери “имманентный ребенок” — непознаваем. Возникает серьезная трансгенерационная проблема: не “увиденный” в его отдельности, не отраженный матерью, не актуализированный в качестве отдельной личности, — ребенок, вырастая, существует в контексте другого, склонен к созависимым отношением. Созависимые отношения — это, для “неотраженного ребенка”, — привычная форма бытия, привычная система существования его в качестве личности; выход из созависимых отношений может означать для него потерю себя. Подтверждение этой точки зрения находим в работах Дж. и Б. Уайнхолд [7, с. 111-114].

Имманентности противостоит трансцендентность, обретаемая, по нашему мнению, в процессе сепарации. Имманентность присуща первым фазам взаимодействия ребенка и матери — беременности и начальному периоду внеутробного существования (фаза “нормального аутизма”, “симбиотическая фаза” по М. Малер [2, с. 73]). В процессе сепарации ребенка от матери, имманентность должна, в норме, преодолеваться, смещаться в сторону трансцендентности (фактически, началом трансцендентности ребенка можно считать его первые шевеления, замеченные матерью).

Тут актуализируется процесс сепарации матери от ребенка: поскольку мать является средой, в которой ребенок существует, реализует природную программу процесса сепарации и индивидуации, — можно сказать, что мать может создавать более или менее благоприятные условия (условия среды) для прохождения ребенком фаз процесса сепарации-индивидуации [2]. Трансцензус как переход от имманентности к трансцендентности длится всю жизнь личности, однако первоначальный процесс сепарации в норме завершается к трем годам “психологическим рождением я” [2].

Н. Е. Харламенкова, Е. В. Кумыкова, А. К. Рубченко связывают понятие психологического рождения с обретением психологической независимости от агентов первичной социализации (родителей, опекунов, воспитателей). “Психологическое рождение происходит тогда, когда ребенок научается быть психологически независимым от своих родителей (опекунов)” [9, с. 92]. Однако развитие автономности человека связано не только с отчуждением от значимого другого, но и с выстраиванием отношений с ним. “Именно в отношениях с другими людьми, а не в ходе отчуждения от них человек развивает свою автономность, постоянно изменяет и постигает её” [9, с. 92]. Этим еще раз подчеркивается сложность, многовекторность сепарационного процесса: его нельзя сводить к простому отчуждению, вынося за пределы фокуса внимания систему отношений, которую необходимо выстроить в процессе сепарации. Сепарация, таким образом, — это, в первую очередь, — индивидуация (как осознание и формирование себя в своей отдельности), а также осознание отдельности другого и формирование сложной системы отношений с ним.

Принимая во внимание определенный нами пожизненный характер сепарации, предполагаем, что сепарация женщины-матери с собственной матерью не только закладывает основу всех других сепарационных процессов в ее жизни, но и продолжается в течение всей ее жизни, в том числе — и в виде постоянно меняющейся системы отношений с матерью, что остается актуальным даже после смерти матери. “Детско-родительские отношения являются базовыми в развитии внешней и внутренней сепарации; отношения с другими значимыми людьми, со значимым Другим, обязательно присутствуют на всех уровнях взаимодействия с Миром, в том числе и при прохождении возрастных кризисов, при совладании с трудными повседневными жизненными ситуациями” [9, с. 92]. Среди важных условий психологической сепарации ребенка М. Малер выделяет психологическую сепарированность и автономность самих родителей ребенка.

Среди условий психологического рождения ребенка по Уайнхолд [7, с. 24] мы выделяем следующие:

—  иметь надежную связь с ребенком (что, по нашему представлению, возможно лишь при условии, что мать не испытывает страха перед близостью (если ее мать препятствовала сепарации, если были те или иные травмы, трудности фазы созависимостью со своей матерью, если сформирован избегающий тип привязанности, если жизненный опыт принес устойчивое убеждение, что близость приводит к боли, то мать бессознательно будет избегать построения надежной связи с ребенком).

— демонстрировать эффективную психологическую независимость, спрашивая ребенка прямо, чего он хочет; открыто выражать собственные чувства.

Выделенные выше условия психологического рождения отражают два полюса материнской сепарации — сепарация от собственной матери и сепарация от ребенка. Успешно пройденная в детстве сепарация от собственной матери — это обязательное условие для формирования надёжной связи с ребёнком и возможности входить с ним в близость (говоря о сепарации в данном контексте, мы имеем в виду сепарационный этап, а не сепарацию как процесс, длящийся всю жизнь). Независимость матери от ребенка связана, в свою очередь, с возможностью признать в нем отдельную личность, имеющую собственные желания и чувства, узнавать о которых можно, только спросив его и демонстрируя ему собственную психологическую независимость.

В случае дисфункциональной сепарации, выраженной в созависимости (слиянии) или контрзависимости с собственной матерью, женщина, тем не менее, неосознанно стремится завершить процесс сепарации с собственной матерью. Уровень сепарации женщины с собственной матерью или значимыми фигурами (“значимыми другими”, на которых может переноситься её образ — муж, эксперт или гуру, подруга) определяет ее способность отражать ребенка и видеть в нем “другого”, а не свое собственное отражение, и в динамике отношений с ребенком не воспроизводить динамику отношений с собственной матерью. Следовательно, от сепарированности женщины от собственной матери и “значимых других” непосредственно зависит качество выполнения ею воспитательных, родительских функций.

Итак, мы можем сделать следующие выводы:

  1. Мы рассмотрели сепарацию женщины-матери как внутрипсихическую репрезентацию себя в контексте двойной симбиотической поляризации (авторский термин).
  2. Полюса двойной симбиотической поляризации, в случае материнской сепарации, — это собственная мать женщины-матери, а также — ее ребенок.
  3. В процессе двойной симбиотической поляризации женщина должна создать свой образ себя как матери, независимый от идентификации с образом собственной матери, выделив его от идеализированного субъективного материнского мифа о том, какой она должна быть; также ей предстоит создать собственную внутреннюю репрезентацию себя как матери конкретного этого ребенка, отделив себя от него.
  4. Исходным этапом сепарации от ребенка, как и от собственной матери, является неизбежный процесс отождествления и слияния. Процесс сепарации женщины-матери от собственной матери и от своего ребенка продолжается в течение всей ее жизни.
  5. Толкование сепарации как отчуждения мы считаем редуцированным, а процесс сепарации понимаем как витки отдаления-сближения, длящиеся в течение всей жизни. Сепарационный процесс — сложный и многовекторный, несводимый к простому отчуждению, процесс выстраивания системы отношений со значимым другим.
  6. Формирование человека как автономной личности связано не только с отчуждением от значимого другого, но и с выстраиванием отношений с ним.
  7. Двойную симбиотическую поляризацию в материнской сепарации мы определяем как двуполярно направленный процесс вовлеченности женщины-матери в новый виток эмоционально-психической зависимости — с собственной матерью (с одной стороны) и с собственным ребенком — с другой, — где ей предстоит обрести новый уровень самоидентификации и интегративной целостности своей личности.

Литература

1. Брутман В.И., Радионова М.С. Формирование привязанности матери к ребенку в период беременности. – [Электронный источник]. – Режим доступа:

https://www.psymama.ru/biblioteka/stati/psihologiya-beremennosti-i-rodov/formirovanie-privyazannosti-materi-k-rebenku-v-period-beremennosti/?fbclid=IwAR2_Z4FgZWkmso0sfIl_neU1bX38RTGsYbwchAcj1D31KAw6D2VLy7S5BIk

2. Малер М. С., Пайн Ф., Бергман А. Психологическое рождение человеческого младенца: Симбиоз и индивидуация / Пер. с англ. — М.: Когито-Центр, 2011. — 413 с.
3. Сорокина Е.Н. К проблеме девиации материнского отношения в контексте нарушений сепарационного процесса // Вопросы девиантологии. — 2020. — №3(4). — С. 38-45
4. Сорокина Е.Н. Проявление матерью черт эмоциональной зависимости в детско-родительских отношениях как фактор нарушения сепарационного процесса в диаде мать-дитя // Современная психология и педагогика: проблемы и решения / Сб. Ст. По материалам ХХХIХ международной научно-практической конференции. – Новосибирск: Изд. ООО «СибАК», 2020. – №10 (37). – С. 55-60
5. Сорокина Е.Н. Субъективное переживание состояния счастья и внутренней удовлетворенности женщины как фактор успешной сепарации с ребёнком // Современные исследования в психологии и педагогике. Экономика. Социология. Право: материалы международной научно-практической конференции (Новороссийск – Астрахань, 1 октября-8 октября 2020). – Саратов: Издательство ЦПМ «Академия Бизнеса», 2019. – С. 32-45
6. Сорокина Е.Н. Эмоциональная зависимость в материнстве и её влияние на сепарационный процесс с ребёнком // European Journal of Humanities and Social Sciences. — 2020. — №6. — С. 123-128
7. Уайнхолд Б., Уайнхолд Дж. Освобождение от созависимости. Издание второе, переработанное. / Пер. с англ. А.Г. Чеславской. — М.: Независимая фирма «Класс», 2019. — 364 с.

8. Филиппова Г.Г. Психология материнства: учебное пособие для среднего профессионального образования / Г.Г. Филиппова. — 2-е изд., испр. и доп. – М.: Издательство Юрайт, 2020. — 212 с.

9. Харламенкова Н.Е., Кумыкова Е.В., Рубченко А.К.   Психологическая сепарация: подходы, проблемы, механизмы. — М.:  Изд-во “Институт психологии РАН”, 2015.  — 367 с.
10. Шадрина А.  Дорогие дети: сокращение рождаемости и рост «цены» материнства в ХХI веке. — М.: Новое литературное обозрение, 2017.  — 392 с.

Значимые аспекты материнской сепарации

Библиографическая ссылка: Сорокина Е. Н. Значимые аспекты материнсткой сепарации. с109-124 Человеческий фактор. Социальный психолог — журнал для психологов. — Вып. №1(41) 2021

Традиционно понятие сепарации чаще всего рассматривается в контексте процесса формирования личности ребенка и обретения им все большей автономии от матери. Тем не менее, феномен сепарации не ограничивается детско-родительским контекстом: исследователи говорят о психологической сепарации как феномене межличностных отношений [7]; изучают механизмы психологической сепарации [24], определяют проблемное поле исследования феномена сепарации [13] и т.д.

В зарубежной психологии этапы прохождения сепарации представлены в психоаналитическом направлении через периодизацию развития личности (М. Малер [15], Дж. Мак-Девитт [14], З. Фрейд [23], М. Кляйн [10], Д. Винникот [5], Дж. Боулби [3], X. Кохут [11], П. Блос [1], О. Кернберг [9], R. Josselsson [26] и др.).

Этапы прохождения ребенком процессов сепарации в отечественной психологии описываются в рамках концепций периодизации развития и возрастных кризисов (Л. С. Выготский [6], Д. Б. Эльконин [25], А. Н. Леонтьев [12], Л. И. Божович [2], Л. Ф. Обухова [16], В. И. Слободчиков [18], К. Н. Поливанова [17], Т. В. Драгунова [8]).

Сепарация в детско-родительском (детско-материнском) аспекте рассматривается, преимущественно, как процесс сепарации-индивидуации ребенка от матери (М. Малер, Ф. Пайн, Дж. Мак-Девитт [14, 15]). Не менее значимой проблемой, требующей рассмотрения в русле психологической науки, видится нам материнская сепарация. Последнюю можно понимать как сепарацию матери от ребенка, однако, изучая эту проблему подробнее, находим в ней и другие значимые аспекты, речь о которых пойдет ниже.

Актуальность темы материнской сепарации связана, в первую очередь, с актуальностью темы материнства в современном научно-практическом поле: материнством, во множестве его конкретных сторон, заняты помогающие практики — психологи, психотерапевты, коучи, а также социологи и педагоги. Это объясняется тем, что проблема детства неразрывно соединена с проблемой материнства, а также — тем, что характер детской сепарации и успешность ее прохождения ребенком зависят от характера и успешности материнской сепарации. Она, в свою очередь, является (одновременно) причиной и следствием интегративно-целостной личности.

Процесс сепарации ребенка от родителей находится в состоянии диалектического единства с процессом детско-родительского соединения: “Чем полнее ребенок соединяется с матерью и отцом в течение первых дней и месяцев своей жизни, тем легче потом ему и его родителям успешно осуществить процесс отделения” [22, с. 90].

Критические моменты прохождения фазы симбиоза и фазы сепарации-индивидуации, приводящие к рождению «Я» ребенка (М.Малер)  соответствуют в описании супругов Уайнхолд стадиям (созависимости и контрзависимости), которые ребенок проходит с матерью (родителями) в первые 3 года жизни.

Как отмечают супруги Уайнхолд [22, с. 95-96], критическим моментом на этих двух ранних стадиях (созависимости и контрзависимости) является степень завершения матерью (родителями) своих собственных задач соединения и отделения. Родители, которые так и не завершили свой собственный процесс отделения, боятся как близости, так и психологической отделенности. В результате родители посылают своим детям противоречивые сообщения, которые часто мешают нормальному процессу их развития.

Прежде чем давать определение материнской сепарации, считаем нужным разобраться с типами сепарации, объектами сепарации, а также с уровнями сепарации.

Типология сепарации — сложный вопрос, отвечая на который, мы выделяем, прежде всего, функциональный и дисфункциональный (гармоничный и дисгармоничный) типы. Дисфункциональная сепарация, в свою очередь, подразделяется на созависимую и контрзависимую.

Мы предлагаем термин “дисфункциональная сепарация” для характеристики материнской сепарации, отталкиваясь от понимания того, что мать, в первую очередь (на начальном этапе взаимоотношений с ребенком) — это совокупность функций, причем не только физических (кормление, уход и т.д.), но и психических, психоэмоциональных (чувствование потребностей ребенка и своевременная реакция на них, эмоциональная доступность и отзывчивость матери). При дисфункциональной сепарации некоторые из этих аспектов имеют отклонения, нарушающие естественное и гармоничное развитие отношений матери и ребёнка.

В свою очередь, функциональная материнская сепарация, представленная в единстве двух векторов — собственной детской сепарации матери и сепарации матери от собственного ребенка — позволяет женщине-матери не сливаться с ребенком, но и не расщепляться от него, выдерживать неизбежное напряжение в их отношениях, когда ребенок должен противопоставить себя матери, чтобы дифференцировать себя от нее. Это создает устойчивую безопасную среду для сепарационного процесса ребенка и закладывает основы для надежной модели привязанности.

Исследователи психологической сепарации личности рассматривают ее в дихотомии “гармоничный-дисгармоничный” (Н.Е. Харламенкова, Е.В. Кумыкова, А.К. Рубченко [24]). “При проявлении дисгармоничной сепарации доминируют механизмы, способствующие разъединению, либо наоборот, слиянию ролей, паттернов поведения и др.” [24, с. 86]. Мы, в свою очередь, объясняя природу материнской сепарации, уточняем эту дихотомию, отталкиваясь от функционального аспекта материнско-детского взаимодействия. Фактически, суть нарушений процесса сепарации остается в рамках фиксации на слиянии или на противопоставлении (разъединении), в терминологии Н.Е. Харламенковой и других.

По нашему мнению, нарушение сепарации матери от ребенка может иметь два варианта развития событий. В первом случае мать фиксируется на слиянии с ним (созависимая фиксация), занимая симбиотическую позицию (“мы едины, мы одно, ребенок — это единственный человек в мире, с которым мы понимаем друг друга без слов”). Часто мать создает определенный аспект субъективного материнского мифа, помогающий ей поддерживать особую значимость этого слияния. Так, в ряде случаев выстраивается система сверхценных убеждений, оправдывающая подобное слияние: “это особо чувствительный ребенок и никто не сможет его понять так, как я”; “это больной ребенок, который не сможет жить без моей заботы”; “этот мир так несовершенен, что только я защищаю ребенка от всех ужасов этого мира” и т.д. В ситуации слияния мать оказывается постоянно включенной в эмоциональное поле ребенка, теряет контур собственной автономии эмоциональных процессов, ее личностные процессы, включая самоидентификацию, самооценку оказываются подчинены материнской роли, проявлениям ребенка, что создает высокую нагрузку, особенно в периоды возрастных кризисов ребенка и, рано или поздно, приводят к эмоциональному выгоранию [19], а естественный процесс сепарации-индивидуации ребенка воспринимается как угроза на ценностно-смысловом уровне (ребенок станет независим, и я потеряю опору, смысл жизни, понимание, зачем я живу). Женщине трудно выносить любые конфликты с ребенком, они воспринимаются как угроза отношениям, их развивающий потенциал остается не осознаваемым и не реализованным.

Контразвисимая фиксация — альтернативный тип дисфункциональной сепарации. Второй вариант развития событий — женщина-мать погружается в постоянную борьбу. Расщепление при этом может происходить от самой себя (“я плохая мать”), от ребенка (“у меня ужасный ребенок”), от своей матери (“моя мать все делала не так, а я сделать должна иначе”), от мужа (“он делает не так, как должен, он мешает мне нормально воспитывать ребенка”), а также может быть комбинация внутреннего и внешнего расщепления (“я плохая мать, потому что делаю, как делала моя ужасная мать, но с таким капризным, сложным ребенком не получается делать иначе”), и любые иные конфигурации.

Контрзависимая фиксация мешает женщине увидеть единство, синтетичность объекта за полярностью подхода “хорошо-плохо” (за расщеплением объекта на хороший и плохой), что, как правило, является следствием негативно пройденной подфазы в собственной сепарации-индивидуации, на которой происходит консолидация объекта.

В итоге материнство начинает истощать женщину-мать, восприниматься как тяжелая череда борьбы за “хорошо” и страха, что все равно получается “плохо”. Женщина, как правило, тратит очень много сил на попытку сделать все идеально, все проконтролировать, включая эмоциональные проявления (свои, ребенка, других членов семейной системы), неизбежно терпит фиаско, – всё это рождает фрустрацию и высокий уровень тревоги.

Женщина-мать с контрзависимой фиксацией склонна к интенсивному материнствованию (гонка за кружками, образовательными целями, лучшим обеспечением ребенка, развлечениями для него). Ей трудно видеть индивидуальность ребенка в ее разнообразии, трудно видеть собственное разнообразие опытов материнствования и интегрировать их в единый образ, которым она могла бы быть удовлетворена. Он всегда ощущается как “недостаточный”, “проблемный”. Именно такие женщины склонны искать новую и новую информацию о воспитании, перебирать экспертов, разочаровываться в них, поскольку ни одна система не дает ей расслабиться и почувствовать себя удовлетворенной. Хотя воспитательные системы, построенные на большем контроле и четкой последовательности шагов, дают временное ощущение, что “я все делаю правильно”, но ребенок растет, неизбежно меняется, развивается, и то, что вчера удовлетворяло возрастной запрос, сегодня перестает срабатывать, вследствие чего мать вновь попадает в конфликт. Стремление к позитивной или негативной абсолютизации мешает женщине почувствовать интуитивно верную контекстуальную дистанцию с ребенком и позволить ей “пульсировать” (“пульсирующая дистанция” как вид “управляемой дистанции”), что могло бы привести к позитивному решению разнообразных воспитательных ситуаций.

Итак, дисгармоничная сепарация может быть представлена как процесс слияния (созависимость) либо противопоставления, расщепления (контрзависимость), сопровождаться негативными эмоциональными состояниями, дисгармоничным коммуникативным процессом.

На межличностном уровне в материнстве мы видим это, если мать занимает гиперопекающую позицию либо отталкивает ребенка, отказывая ему в эмоциональной близости, утешении, поддержке (по причине раздражения на его поведение, по причине погруженности в собственные трудные эмоциональные процессы, как, например, происходит при погружении матери в послеродовую депрессию; по причине рождения второго ребенка, когда старший ребенок воспринимается как “мешающий”, как “угроза” малышу; в ситуации, когда мать оказывается в состоянии эмоционального выгорания и не имеет ресурса для поддержания эмоциональной связи с ребенком).

Дисгармоничная сепарация возможна и внутренне-межличностном уровне, когда женщина, например, сливается с внутренней репрезентацией своей матери и оказывается подчинена ее установкам, убеждениям, боится принимать собственные материнские решения. Противоположная тенденция – когда женщина-мать находится в постоянной внутренней борьбе и расщеплении с внутренней репрезентацией матери внутри себя и совершает свои материнские выборы под влиянием идеи “сделать все противоположным образом” относительно того, как считала нужным делать в материнстве ее собственная мать.

На внутриличностном уровне дисгармоничная сепарация в материнстве, как правило, представлена в виде редукции всех внутренних ролей до роли матери, либо роль матери входит в борьбу с иными ролями, к примеру, жены, профессионала, путешественницы и т.д., и вызывает у женщины внутренний конфликт, который часто приводит женщину к глубинной неудовлетворенности своей жизнью, которая может осознаваться, в результате чего ребенок часто воспринимается как тот, “кому я отдала свою жизнь”. Такая жертвенная позиция может поддерживаться субъективным материнским мифом о жертвенном материнстве как “нормативном материнстве”. В этом случае женщина “делает ставку” на ребенка, бессознательно ждет, что он реализует ее жизнь, а, значит, ей трудно отпускать его в самостоятельность, позволять делать собственные жизненные выборы, проявлять свою волю и индивидуальность. Мать в этом случае испытывает трудности в сепарации от ребенка и ограничивает его сепарацию от себя, поскольку он становится сверхзначимой фигурой реализации ее жизни. Либо женщина реализует свои разные роли, но испытывает чувство вины, когда уходит от ребенка на работу, отдает часть внимания мужу, едет в путешествие и проч. В этом случае она ощущает, что “бросает” ребёнка, что далее ведет, как правило, к компенсаторному поведению, что может приводить к попустительству, амбивалентному поведению (поведение матери пульсирует от полярности к полярности: в один момент мать дает ребенку слишком много внимания, чтобы компенсировать свою вину, в другой момент — отталкивает его от себя, устав от общения).

Выше мы писали о внутриличностном, внутренне-межличностном и межличностном уровнях сепарации. В связи с этим, сошлемся на типологию Н.Е. Харламенковой, Е.В. Кумыковой, А.К. Рубченко [24, с. 86], которые предлагают рассматривать сепарацию личности вообще как внешний и внутренний процессы.

Внешняя сепарация может быть представлена как разделение, разрыв отношений, дистанцирование, отдаление (как дисгармоничная сепарация), сопровождаемые чувством обиды, ощущением несправедливости, желанием избавиться от внешнего контроля.  С другой стороны, внешняя сепарация может рассматриваться также как принятие на себя ответственного решения, как проявление самостоятельности, инициативного поведения. Между этими двумя полюсами располагаются различные варианты внешней сепарации, которые имеют индивидуальное своеобразие и определяются целым рядом факторов (пол, семейные традиции и др.).

Внутренняя сепарация может быть представлена как сепарация “Я” от внутренних объектов (“Я” от “не-Я” — структурный аспект) и сепарация образа “Я” (чувств, мыслей, переживаний) в настоящем от образа “Я” (чувств, мыслей переживаний) в прошлом и будущем (“Я” от “Я во временной перспективе”, временной аспект). При этом зрелые формы внутренней сепарации проявляются в совместной работе обоих — структурного и временного — механизмов.

В связи с выделенными выше типами сепарации (внутренней и внешней) Н.Е. Харламенкова, Е.В. Кумыкова, А.К. Рубченко выделяют разные виды дифференциации [24, с.89]:

  1. “Я” и “внутренний объект”: дифференциация, в случае ее нарушения ведущая к слиянию с внутренним объектом (объектами), к потере чувства “Я” и сопровождаемая сепарационной тревогой. В нашем опыте часто встречается данный тип нарушения сепарации у женщин-матерей (сепарация, которую они переживают со своим ребенком). И если в первые недели, месяцы жизни он отмечается фактически у каждой матери (что нам представляется нормативным на симбиотической фазе), то его задержка далее представляет угрозу сепарации ребенка от матери, поскольку ей трудно позволить ему самостоятельность, она формирует гиперопекающий тип родительствования, видит угрозу в растущей автономии ребенка.
  2. Я настоящего” и “Я прошлого и будущего”: дифференциация, в случае ее нарушения ведущая к стагнации личностного роста, которая вызывает страх изменений. Мы также видим в психологической практике представленность подобного типа нарушения дифференциации, когда женщина-мать хорошо справляется со своим материнствованием на определенном этапе — младенчество, раннее детство, — но в тот или иной период (индивидуально у каждой пары мама-ребенок), отношения требуют качественного изменения, и мать видит это как угрозу, пытаясь вернуть отношения с ребенком в более ранний “благополучный” период, игнорируя проходимые им возрастные кризисы. В ряде случаев неизбежные изменения и увеличивающуюся при этом конфликтность она воспринимает как собственную недоработку, фиаско, либо (в ином случае) она переносит ответственность на ребенка и видит проблему в нем, пытаясь директивно вернуть его поведение и отношения к существовавшим ранее моделям.

Кроме дедифференциации, проблемная сепарация проявляется в виде дезинтеграции [24, с. 89]:

  1. Дезинтеграция “Я” и внутренних объектов (“Я внутреннего”, представленного в совокупности “внутренних” чувств, мыслей, переживаний, представлений о себе), ведущая к акцентированному, повышенному вниманию к себе (нарциссизму), к внутреннему гиперболизированному представлению о себе и ощущению себя (внешнее “Я”) как более значимого и полноценного по сравнению с внутренними объектами, к конфликту с ними. Наблюдается на фазе контрзависимости, с фиксацией на расщеплении от объекта. В материнстве порой приводит к борьбе матери за свою реализацию позитивного образа себя через самоутверждение за счет ребенка, за счет возведения материнства в сверхценность, что часто ведет к “героическому”, “жертвенному” материнству.
  2. Дезинтеграция “Я”, представленная во временном аспекте — “Я прошлого”, “Я будущего” и “Я настоящего” — приводит к отрицанию себя в прошлом и будущем, к потере чувства идентичности (тождественности) “Я”, к нарушению временной перспективы в развитии Эго.  Часто это про “застревание” матери в прошлом опыте, который она воспринимает как “ошибку”, как “вину” перед ребенком.

И дезинтеграция “Я” с внутренними объектами, и дезинтеграция “Я”, представленная во временном аспекте, сегодня особенно актуальны, и проявляется (часто — в единстве различных вариантов дезинтеграции) во множестве частных случаев. Примером этого могут быть последствия времени, проведенного в социальных сетях, когда женщины переполнены интернет-образцами “правильного материнствования” и социальный миф, влияющий на их субъективный материнский миф, крайне жесткий. Так, к примеру, к дезинтеграции образов “Я” могут привести роды, которые планировались  как естественные, а прошли с акушерским вмешательством, несостоявшееся или недостаточно продолжительное, по представлению женщины, грудное вскармливание, и так далее. Также женщина-мать может быть фиксирована в “негативном сценарии” будущего, когда она создает негативный перспективный нарратив о себе и ребенке в будущем, фактически теряя контакт и с собой, и с ребенком в настоящем (“вырастет и будет меня осуждать, что я за мать”; “вырастет и не сможет реализоваться, а я буду виновата, либо я буду его тянуть всю жизнь” и подобные).

Н.Е. Харламенкова, Е.В. Кумыкова, А.К. Рубченко пишут, что “сепарация часто рассматривается как отделение, в результате которого человек должен стать самостоятельным, т.е. начать сам думать, сам делать, сам выражать собственные чувства, сам жить. В этом случае сепарация выполняет функцию разотождествления, но не может быть ею ограничена” [24, с.87]. Мы также понимаем сепарацию за пределами простого отделения, а также разотождествления, понимая ее как “пульсирующий” процесс, предполагающий, наравне с процессами отделения и разотождествления, полярные им процессы соединения, отождествления, и, что самое важное в контексте материнской сепарации, — отдаления-приближения. Сепарация, в нашем ее понимании, — процесс, происходящий в течении всей жизни, многократно проходящий описанные выше полярные фазы в разных их комбинациях, в разных точках отрезка между полярностями. Сепарация представляет собой процесс прохождения сепарационных витков. Сепарационный виток можно рассматривать через призму выделяемых нами четырех стадий его прохождения: 1. Слияние (как слияние двух “Я”, их холистическая неразъединенность, “холистическое Мы”); 2. Сепарация (как выделение своего “Я”, разотождествление); 3. Построение взаимозависимых отношений (“Я и Ты, между нами есть пульсирующая дистанция”); 4. Построение функциональных — независимых — отношений (“мы делаем что-то вместе”, “дистанция определяется нашими функциональными задачами”).

Рассмотрим сепарационный виток в контексте материнской сепарации подробнее. Так, будучи независимой взрослой социализированной личностью, мать с наступлением беременности неизбежно возвращается на стадию взаимозависимости, но теперь уже не с собственной матерью, как это было в ее детстве, а с собственным ребёнком. Она неизбежно должна пройти весь процесс поэтапной сепарации, разотождествления и обретения себя в новом качестве — в качестве матери. Однако мы должны понимать, что далеко не всегда современная женщина-мать выходит на этап своего вхождения в материнство как полностью завершившая свое формирование и сепарацию личность. Как показывает опыт, полностью успешное прохождение всех этапов детской сепарации — редкость в современном обществе — как в западном (исследования супругов Уайнхолд [22]), так и в “нашей части света” (Сысоева Л.В., Петренко Т.В [21]). Как описывает этот процесс А.Я. Варга: “Люди, не прошедшие сепарацию, испытывают большие трудности в создании собственной семьи и в выращивании детей.  В каком-то смысле их просто нет как таковых  — людей с простроенными границами Я, — они  скорее части целого – кусочки нерасчлененной эго-массы  многопоколенной семьи” [4]. На наш взгляд, реальное положение дел для большинства женщин-матерей актуального времени в “нашей части света” находится где-то посередине двух динамик созависимости-контрзависимости: от полной самоактуализации, высокой степени функциональной сепарации личности до полного слияния со своей родительской семьей и родовой системой. Однако нам представляется, что многие проблемы современной семьи, трудности материнствования, вопросы детско-родительских отношений лежат именно в плоскости сепарационного процесса.

Также, говоря о сепарации женщны-матери, мы бы хотели предложить термин “сепарационный контекст”, который дает нам некоторую ясность понятий, поскольку женщина-мать одновременно находится под влиянием (проживает) несколько сепарационных динамик, которые оказываются чаще всего взаимозависимыми, но, тем не менее, должны быть разведены. Мы рассматриваем сепарационный контекст как систему отношений, в которых разворачивается та или иная динамика психологической сепарации (функциональная или дисфункциональная, которая, в свою очередь может быть представлена как созависимая или контрзависимая) женщины-матери: сепарация от собственной матери, сепарация от ребенка, сепарация от внешних авторитетов (мнения подруг, родственников, экспертов, гуру), сепарация от установок материнского мифа (как в социальных его составляющих, диктуемых теми или иными социокультурными трендами, сообществами, так и его составляющих, передающихся внутри родовой системы самой женщины).

Итак, говоря о том, от кого сепарируется мать, можем выделить следующие пять объектов сепарации, каждый из которых можно рассмотреть через призму типологии внутриличностной, внутренне-межличностной, межличностной сепарации:

  1. Сепарация от собственной матери — межличностная, внутренне-межличностная.
  2. Сепарация от ребёнка — межличностная, внутренне-межличностная.
  3. Сепарация от партнера (мужа) — межличностная, может носить дисфункциональный характер в случае, если происходит перенос внутренней материнской или отцовской фигуры на супруга. В этом случае супружеские отношения в паре страдают, и, в эмоциональном контексте, могут быть скорее детско-родительскими, что фактически мешает отцу и супругу занять позицию “третьего” и способствовать нормальному распаду симбиоза и завершению диады мать-ребенок, что жизненно необходимо для успешного прохождения ребенком процесса сепарации-индивидуации.
  4. Сепарация от внешних авторитетов — межличностная, внутренне-межличностная — значимый в современных условиях контекст сепарации, внутри которого женщина обретает внутреннюю взвешенную позицию относительно собственного материнствования. Она может быть продиктована собственной индивидуальной позицией матери, индивидуальностью ребенка, а также ситуационными контекстами, внутри которых происходит выбор матерью тех или иных подходов к воспитанию и практикам материнствования. В ином случае она постоянно находится в поиске тех или иных внешних точек опоры для принятия своих решений. Это зачастую приводит к несбалансированной родительской позиции, попыткам совместить мнения и подходы к воспитанию различных психологов, педагогов, иных специалистов или авторитетных для нее фигур (“гуру” психологии, “гуру” ведической женственности, “гуру” духовных или эзотерических направлений и т.д.) И даже если сам подход такого рода авторитетных фигур достаточно сбалансирован, то он может быть мало подходящим конкретному ребенку ситуационно или в силу тех или иных индивидуальных возрастных, физиологических, психологических, когнитивных или иных особенностей.
  5. Сепарация от установок объективного и субъективного материнского мифа — внутриличностный, внутренне-межличностный уровень [20]. Субъективный и объективный (социальный) материнский миф, как совокупность представлений о “прекрасной” и “ужасной” матери, о “правильном” и “неправильном” материнстве и материнствовании и т.д. может существенно влиять на контекст выбора модели поведения женщины-матери в той или иной ситуации (с собственным ребенком, внутри и вне семьи, в обществе, в коллективах и т.д.). Сепарация от установок материнского мифа — значимый сепарационный контекст, влияющий на адаптивность матери: разотождествляясь с установками материнского мифа, женщина-мать способна лучше оценивать актуальную социально-культурную ситуацию, а также — лучше адаптироваться к актуальной ситуации. Например, в представлении матери, “хорошая мать” должна водить ребенка по развивающим занятиям, однако, в условиях пандемии, “хорошая мать” должна также выполнять регламент самоизоляции. Соединение этих двух установок неизбежно приведет к внутреннему конфликту и требует разотождествления с каждой из двух установок, последующей их отстраненной оценки, и осознанного выбора — либо одной из них, либо третьей, учитывающей в полной мере актуальный социальный контекст.

При этом мы должны отметить, что некая идея о полной сепарации в любом из вышеперечисленных контекстов (отделения от объектов) очевидно невозможна, ибо женщина-мать всегда будет иметь ту или иную внутреннюю репрезентацию своих родительских фигур, ту или иную систему межличностных отношений, коммуникаций, близости, договоренностей с родителями, мужем, ребенком. Также она неизбежно оказывается под влиянием информационного поля социума, транслируемых в нем образов и образцов материнства и материнствования, подходов к воспитанию, материнству и детству.

В той же мере мы не можем говорить о полном разотождествлении с материнским мифом – ведь, так или иначе, женщина всегда будет иметь внутренний и внешний нарратив относительно своего материнства и материнствования, относительно себя в роли матери.  Как нам представляется, здесь важно, чтобы женщина могла осознавать влияние на нее тех или иных значимых фигур взаимодействия, установок, транслируемых ими, сложившимся у нее субъективным материнским мифом и осознавать создаваемые ими фреймы, тем самым переводя их в зону управляемости, выбирая осознанно ту дистанцию, позицию, которую она хотела бы занять относительно каждой из возможных фигур (мать, муж, ребенок, “гуру”, установка материнского мифа).

Принимая во внимание рассмотренные выше значимые аспекты материнской сепарации, можем дать определение материнской сепарации как особого типа сепарационного процесса. Итак, материнскую сепарацию мы определяем как способность женщины-матери поддерживать функциональный уровень личностной автономии, позволяющий осознанно управлять физической, эмоциональной, когнитивной и духовной дистанцией с ребенком, позволяющей ей сохранять чувство внутренней целостности, опоры, связности образа себя и эффективно выполнять свою родительскую функцию, осознавая материнствование в контексте личностной самореализации и межличностного взаимодействия с ребенком.

Материнская сепарация рассматривается нами не как девиантный процесс эмоциональной и физической отстраненности и недоступности для ребенка, а как нормативный процесс дифференциации матерью внутрипсихических, эмоциональных, личностных процессов, происходящих с ней и с ребенком. Так женщина проходит неизбежный процесс слияния с ребенком на этапе беременности, с постепенной дифференциацией его образа как “другого”, налаживания диалога с ним (во второй половине беременности). Далее, после родов, нормативно происходит этап сонастройки матери и ребенка, складывается новый этап их диадического взаимодействия, где мать должна научиться чутко реагировать на сигналы ребенка, распознавать его потребности и откликаться на них. Впоследствии мать и ребенок проходят фазы сепарации-индивидуации, рождения “Я” ребенка, а также дальнейший процесс нарастания его автономии, которая увеличивается с каждым возрастным кризисом. Этому процессу сепарации-индивидуации ребенка симметричен процесс материнской сепарации, описанный нами выше.

Рассмотрев процесс материнской сепарации во множестве его значимых аспектов, можем сделать такие выводы:

  1. Характер детской сепарации и успешность ее прохождения ребенком связаны с характером материнской сепарации и ее успешностью.
  2. Материнская сепарация является (одновременно) причиной и следствием формирования интегративно-целостной личности.
  3. Мы выделяем функциональный и дисфункциональный (гармоничный и дисгармоничный) типы сепарации. Мы предпочитаем дихотомию “функциональная-дисфункциональная” сепарация, исходя из того, что мать выполняет целый набор функций, определяющих успешность развития ребенка.
  4. Дисфункциональная сепарация, в свою очередь, подразделяется на созависимую и контрзависимую (определения каждой из них мы даем выше).
  5. Мы предлагаем рассматривать материнскую сепарацию на трех уровнях: межличностном, внутренне-межличностном, внутриличностном.
  6. Также мы выделяем пять объектов сепарации: от собственной матери, от ребенка, от мужа (партнера), от внешних авторитетов, от установок объективного и субъективного материнского мифа.

Литература

1. Блос П. Психоанализ подросткового возраста. — М.: Институт общегуманитарных исследований, 2010.  — 272 с.
2. Божович, Л. И. Проблемы формирования личности. Избранные психологические труды / Л. И. Божович. — М.: Воронеж, 2001. — 352 с.
3. Боулби Д. Создание и разрушение эмоциональных связей: Руководство практического психолога / Пер. с англ. В.В. Старовойтова. — М.: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2014. — 271 с.
4. Варга А.Я. Системная семейная психотерапия. – СПб., 2001. – 187 с.
5. Винникот Д. Маленькие дети и их матери. — М.: «Класс», 1998. — 78 с.
6. Выготский, Л. С. Психология развития человека / Л. С. Выготский. — М.: Эксмо-Пресс, 2003. — 1136 с.
7. Дитюк А.А. Психологическая сепарация как феномен межличностных отношений: к проблеме определения понятия // Бюллетень Южноуральского государственного университета. Серия Психология. – 2015. — №8(3). – С. 98-102

8. Драгунова Т. В. Подросток. – М.: Знание, 1976. — 94 с.

9. Кернберг О.Ф. Отношения любви: норма и патология / Отто Кернберг. – М.: Класс, 2018. – 338 с.
10. Кляйн, М. Развитие в психоанализе / М. Кляйн, С. Айзекс, Дж. Райвери, П. Хайманн. — М.: Академический Проект, 2001. — 512 с. 
11. Кохут Х. Анализ самости: Систематический подход к лечению нарциссических нарушений личности. – М.: Когито-Центр, 2017. – 568 с.
12. Леонтьев, А. Н. Избранные психологические произведения / А. Н. Леонтьев. — М.: Педагогика, 1983. — 392 с.
13. Маленова А. Ю. Феномен сепарации: определение проблемного поля исследования / А. Ю. Маленова, Ю. В. Потапова // Вестник Омского университета. Серия: Психология. — 2013. — № 2. — С. 41–48
14. Малер М., Мак-Девитт Д. Процесс сепарации-индивидуации и формирование идентичности // Психоаналитическая хрестоматия. Классические труды / ред. М.В. Ромашкевич. — М., 2005. — 360 с.
15. Малер М.С., Пайн Ф., Бергман А. Психологическое рождение человеческого младенца: cимбиоз и индивидуация / Пер. с англ. — М.: Когти-Центр, 2011. — 413 с.
16. Обухова Л.Ф. Детская психология: Теория, факты, проблемы. – М.: Тривола, 1998. — 351 с.
17.  Поливанова, К.Н. Психология возрастных кризисов / К. Н. Поливанова. — М.: Академия, 2000. — 184 с.
18. Слободчиков В.И. Психология человека: введение в психологию субъективности: учебное пособие / В. И. Слободчиков, Е. И. Исаев. —  М.: Изд-во ПСТГУ, 2014. — 359 с.
19. Сорокина Е.Н. К вопросу о причинах эмоционального выгорания женщины-матери актуального времени // Исследования в области психологии и педагогики в условиях современного общества: сборник статей по итогам Международной научно-практической конференции (Омск, 09.01.2021). — Стерлитамак: АМИ, 2021. — с. 105-111
20. Сорокина Е.Н. Материнский миф “нашей части света”: ретроспективный анализ // Обзор педагогических исследований. – 2021. – №2.